хлебом и эта традиция много детства — все это могло стать его бытом, жизнью, судьбой?
Йошида мысленно улыбнулся — он вдруг представил себя самого в черном костюме с хасидскими штрипками-кисточками, а свое лицо — в обрамлении длинных пейс и бороды, как у этого Бэрола. Нет, это невозможно!…
— Амэн! — произнес Бэрол Леви и до дна выпил свой бокал с вином.
— Амэн! — отозвались хором дети, выпили вино из своих маленьких рюмок, и отец стал руками ломать халу и раздавать всем по кусочку.
Чувствуя, как в этой церемониальной тишине дети ревностно наблюдают за ним, Йошида молча следовал ритуалу: выпил вино, откусил сладкий хлеб — халу.
Но как только жена Бэрола стала подавать на стол тарелки с куриным бульоном, в котором плавали хлебные шарики — matsoballs, дети враз заговорили громко, оживленно, перебивая друг друга. Гость решил, что ритуальная часть ужина кончилась. Однако хозяин дома тут же сказал детям строго и негромко:
— Speak English!
Дети враз притихли, пристыженно покосились на гостя, мальчик лет семи заговорил с отцом по- английски.
Через несколько минут Йошида уже понял, что происходит. Загруженный почти круглосуточной работой, Бэрол Леви видит своих детей практически лишь раз в неделю, по субботам, и в этот день он целиком принадлежит только им. Но одного дня на десять детей не так уж много, дети набрасываются на отца со своими проблемами, вопросами и делами с первой минуты субботы, соблюдая при этом, видимо, возрастную субординацию и религиозные правила поведения за субботним столом.
— Сегодня мы обсуждаем в школе тот текст в Торе, где сказано «люби и уважай», — говорил Бэролу семилетний мальчик с тонким бледным лицом и большими серыми глазами исследователя жизни. — Я не понимаю, зачем нужно было дважды говорить одно и то же. Разве можно любить и не уважать? Разве это не одно и то же?
— А ты подумай, — сказал сыну Бэрол, и все дети замолчали, слушая объяснение отца. — Предположим, у тебя есть раб. Ты не обязан уважать его, но ты должен любить его, потому что он тоже человек. Или, допустим, у тебя есть сосед, с которым ты воюешь. Ты не обязан любить его, но, если это сильный враг, ты уважаешь его, как врага…
Через час, когда ужин был окончен и разрешены все спорные вопросы по толкованию Торы и Талмуда, дети стали надевать куртки и плащи, а Бэрол сказал гостю:
— Не хотите ли пойти с нами в синагогу? Просто посмотреть… Но если вы устали с дороги, в вашей комнате все готово… Я забыл вас предупредить, что по субботам в нашем районе машины не ходят, и поэтому вы ночуете у нас. Если не возражаете…
— А в посольстве не будут беспокоиться? Может быть, мне им позвонить?
Бэрол улыбнулся:
— По субботам мы не пользуемся телефоном. Но ваш посол знает наши традиции… Так что? Пойдете с нами в синагогу или отдохнете с дороги? Ведь у вас дома уже глубокая ночь…
Йошида понял, что тот деловой разговор, ради которого он был приглашен в Израиль и пролетел сегодня три тысячи миль, — этот разговор сегодня не состоится. Но тогда зачем эти израильтяне настаивали, чтобы он прилетел именно сегодня? И почему он должен ночевать не в апартаментах японского посольства, а здесь, на окраине чужого города, в какой-то гостевой комнате?
Однако лицо его не выразило ни удивления, ни недовольства. И не потому, что вот уже шестнадцать лет, как он сменил военную летную форму на фрак профессионального дипломата, а потому, что умение отделять свои эмоции и мысли от мимики лица отличали его народ от всех остальных народов мира.
— Пожалуй, я отдохну… — сказал он.
Бэрол тут же проводил его на второй этаж, в гостевую комнату, где уже горел электрический свет. Комната его была огромна, и Йошида тут же понял, что к его пребыванию в ней здесь готовились заботливо и тщательно — на журнальном столике у окна были не только самые последние английские, французские и немецкие газеты и журналы, но и дюжина сегодняшних, самых свежих газет и журналов на его родном японском языке. На кровати лежал аккуратно сложенный легкий ночной японский халат — «йуката», на коврике гостя ждали удобные деревянные тапочки — «гета». Йошида снова мысленно улыбнулся, примиряясь со своей участью израильского пленника.
Пожелав гостю спокойной ночи, Леви ушел, и через минуту Йошида увидел сквозь окно, как Бэрол торопливо шагал по улице во главе шести старших детей. Такие же группы многодетных религиозных евреев, одетых с той же праздничностью — все мальчики в темных костюмах, белых рубашках и галстуках, все девочки с бантами, в белых чулках и лакированных туфельках — спешили по улице в том же направлении, что и семья Леви. И почти все на ходу обменивались с Бэролом короткими веселыми приветствиями, рукопожатиями, шутками.
— Шабат шолом!…
— Шабат шолом! А гут шабэс!… — доносилось с улицы. Безусловно, все эти люди хорошо знали, что Бэрол Леви — гeнерал и глава их государственной разведки, одной из сильнейших разведок в мире. Но в том, как они шутили с ним, как по-приятельски похлопывали его по плечу или протягивали ему руку, — во всем этом не чувствовалось никакого не только восхищения или поклонения, но даже того особого уважения, которое оказывают людям такого ранга в Японии, да и во всех остальных странах. Евреям, которые были старше Бэрола по возрасту, Леви кланялся первый и первый говорил им: «А гут шабэс! …»
Проводив взглядом удалившуюся семью Бэрола, Йошида посмотрел на темный, уже вечерний город, простирающийся под ним на пологих холмах. Центр города был далеко, за черной полосой незастроенной долины, между старым городом и его новыми пригородами, и там, в центре светились блуждающие огоньки автомобильных фар. Но здесь, в этом религиозном районе, все мостовые были совершенно пусты, а сотни легковых автомобилей были недвижимо припаркованы у тротуаров.
Вздохнув, Йошида взял с постели халат, прошел в ванную, принял душ и вышел в комнату освеженный, уже не в строгом темном костюме, а в легком халате-'йуката' и в «гета» на босу ногу.
Хотя в Токио сейчас уже действительно почти три часа ночи, но ведь в Иерусалиме еще ранний вечер, и ложится спать в такую рань Йошиде показалось немыслимо. Он подошел к телевизору, привычно нажал кнопку, но телевизор не включился. Только теперь гость заметил короткую записку над телевизором: «Sorry, no TV at Satuday».
Оставалось одно — газеты.
Йошида сел за журнальный столик, лениво взял ближайшую газету. Всего четыре часа назад, в самолете, он прочел не только сегодняшние газеты, но пачку свежайших телексов Reiter и UPA, а потому никаких новостей в газетах для него уже не могло быть. «ПОРАЖЕНИЕ АМЕРИКАНСКОГО ПРЕЗИДЕНТА», «АМЕРИКАНСКИЙ КОНГРЕСС ОТКАЗЫВАЕТСЯ ВМЕШИВАТЬСЯ В РУССКИЕ ДЕЛА», «КРЕМЛЬ УДОВЛЕТВОРЕН РЕШЕНИЕМ КОНГРЕССА ОТКАЗАТЬ В ПОМОЩИ ВОССТАВШЕМУ УРАЛУ…» Все это Йошида уже знал. Может быть, связаться с посольством по радиотрансмиттеру, который лежит у него в кейсе, и хотя бы сказать им, что с ним все в порядке? В конце концов, он же не еврей и ему необязательно соблюдать все эти ралигиозные запреты. Но, с другой стороны, если бы в посольстве были обеспокоены его отсутствием, посол сам мог бы связаться с ним по радио. Однако биппер спокойно молчит… Интересно, а что это такое?
Йошида увидел на столике стопку газет на совершенно незнакомом ему языке и только по начертанию заглавия понял, что это русские газеты, «ПРАВДА». В «ПРАВДЕ», лежавшей сверху, красным карандашом была отчеркнута большая статья, и к ней была прикреплена страница убористого английского текста. «ЯПОНЦЫ — ЖИДЫ ВОСТОКА» — гласил заголовок. Пробежав глазами первые строки, Йошида увлекся чтением. В статье излагалась старая гипотеза о том, что японцы являются затерявшимся тринадцатым коленом еврейского народа, что в древне японском языке и иврите много созвучных и однозначных слов, что на зеркале первого японского императора, которое хранилось взаперти две тысячи лет, недавно была обнаружена гравировка в форме шестиконечной звезды Давида, что на японском острове Хонша жители нескольких селений открыто называют себя евреями и исповедуют иудаизм… Однако гостю были интересны не эти факты (о них в Японии пишут давно и противоречиво), а то, КАК это изложено в советской газете. Гипотеза излагалась как аксиома, как абсолютно доказанный исторический факт. Общепризнано в мире, утверждала статья, что японцы — это те же евреи с жидовским комплексом презрения ко всем другим
