Звук шагов по песку вернул Николая на брайтонский пляж и заставил обернуться.
В темноте неясно различалась приближающаяся фигура — фиксатый верзила или Родригес? Нет, верзила был крупнее, а Родригес пониже ростом. Но чем ближе фигура с пистолетом и глушителем в руке, тем…
— Юрка? Монтана? — враз осипшим голосом выдохнул Николай.
— Коля? Ты, что ли?
— Ё-моё! Так это они тебя на меня зарядили?
— Похоже, Коля.
— Ну, суки!
— Стой, где стоишь!
— Ты чё, сдурел, Юрка?
— Бизнес есть бизнес, Коля. Я за тебя в Москве американской братве ручался. А ты…
— Но мы ж с тобой…
— Мы уже не с тобой. Ты Родригеса замочил, людей подставил, дело на бабу променял. А у меня с братанами фирма, мы не можем на тебе лопухнуться.
— Постой, Юрка! А как же Монтана, Юра?
— Моя Монтана в Москве.
— Ну, хорошо. А моя… — И Николай сунул руку под пиджак, за пояс.
Негромкий выстрел совпал с ударом волны о песок и осек его реплику и жест.
Монтана стрелял с бедра, но попал точно в голову.
Николай упал затылком в воду, холодная волна затемнилась его кровью.
— Да… — сказал, подходя, Монтана. — Расслабился ты тут, Коля. Потерял форму.
Он нагнулся, обыскал Николая, но вместо пистолета нашел за поясом только какую-то брошюру- распашонку. Озадаченно развернул ее — это была карта штата Монтана.
— Ох, ёп-тать! — огорчился Монтана.
А Николай лежал в воде, и мелкая волна смывала кровь с его лица.
Но глаза еще были открыты и, казалось, видели то, что живому видеть нельзя: ослепительный свет, бездонное небо Монтаны, ее библейские пейзажи и ее сияющие ручьи и реки. А еще одинокого мотоциклиста, который мчится по горам за своей мечтой и растворяется в сиятельном мареве.
1985–2006
Ванечка
Лето, кто помнит, было крутое — шахтеры, стуча касками на Горбатом мосту, пикетировали Белый дом и требовали зарплаты, а Ельцин играл в теннис. В Сибири рабочие ложились на рельсы, блокируя движение на железных дорогах, а в Лужниках проходил фестиваль джаза «Звуковая дорожка». Горняки врывались в Думу и заставляли депутатов голосовать за импичмент президенту, а в Назрани секретарь Совета Безопасности Б.А. Березовский вел переговоры с Масхадовым и Басаевым. Кириенко докладывал Ельцину об «Антикризисной программе», а в телепрограмме «Куклы» Ельцин, Березовский, Кириенко, Черномырдин, Чубайс, Жириновский и Зюганов обсуждали, куда им бежать в случае новой революции. В Петербурге хоронили царскую семью, а в Москве биржу лихорадило из-за слухов, что правительству нечем платить по ГКО. В 11ентре Москвы бандиты средь бела дня расстреливали друг друга, а в творческих вузах шли вступительные экзамены. Рубль качался и падал, как осенний лист, МВФ задерживал выплату очередного спасительного транша, а во ВГИКе, в аудитории № 321 юноша-абитуриент декламировал:
— Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…
Газеты кричали о неминуемом экономическом кризисе, а в 316-й аудитории девушка-абитуриентка сообщала:
— Только гордый буревестник реет плавно и свободно над седой равниной моря…
На Пушкинской площади, на митинге ЛДПР Жириновский обещал стать президентом и спасти страну, а в 312-й аудитории еще одна абитуриентка плясала и пела под Аллу Пугачеву:
— Арлекино! Арлекино! Трудно быть смешным для всех…
В кинотеатрах публика восторженно ревела, когда Бодров из чапаевского пулемета мочил в Нью- Йорке проклятых американцев, а в 305-й аудитории Надя Петелькина спрашивала профессора Джигарханяна и других членов приемной комиссии:
У Петелькиной были такие сияющие глаза, такая трогательная наивность, свежесть и искренность не то природного таланта, не то первой девичьей влюбленности, что даже самые придирчивые члены комиссии не прерывали ее. И она продолжала, зардевшись:
Даже Лариса Ивановна Удовиченко перестала обмахиваться газетой «Известия» с заголовком о неминуемом крахе экономики и с удивлением рассматривала Петелькину. А та все спрашивала у профессора
