приняла душ и расстелила постель, но либо сама, либо по принуждению покинула номер.
При этом:
дежурная по этажу горничная УТЕХИНА утверждает, что, неотлучно находясь на своем посту с 22.00 6 сентября по 10.00 7 сентября, она не видела, чтобы гражданка Стефания ГРИЛЛ выходила из своего номера или чтобы кто-нибудь в ее номер заходил;
дежурный по наружному наблюдению за гостиницей «Пекин» старший лейтенант ЧУЙКОВ также не видел, чтобы Стефания ГРИЛЛ покидала гостиницу;
дежурная по гостиничному телефонному коммутатору категорически заявляет, что в ночь с 6 на 7 сентября никто в номер 512 не звонил;
согласно справке 8-го спецотдела 7-го Главного Управления КГБ, ведающего наблюдением за иностранцами, номер 512 гостиницы «Пекин» подслушивающей аппаратурой не оборудован;
директор гостиницы И. ВАСЬКОВ (майор госбезопасности в отставке) сообщил, что гостиница «Пекин» построена в 1946–1947 годах пленными немецкими солдатами по проекту Лаврентия Берии как спецгостиница для высших сотрудников КГБ. Поэтому толщина стен в гостинице «Пекин» и планировка номеров таковы, что полностью исключена возможность для жильца одного номера услышать, что делается в соседнем номере. Таким образом, нет основания не доверять первым показаниям жильцов номеров 510 и 514, которые утверждают, что в ночь с 6 на 7 сентября никаких подозрительных шумов из номера 512 они не слышали.
Бригада продолжает следствие и допросы жителей и служащих гостиницы «Пекин».
Все было замечательно в этом рапорте, за исключением того, что он был написан вовсе не для министра Власова. Я это почувствовала сразу, потому что ни один нормальный следователь не станет пудрить министру мозги таким длинным рапортом ни о чем. Толщина стен гостиницы, Лаврентий Берия…
Я подняла глаза от этого замечательного документа, открывающего первый том «Дела Стефании Грилл». Полковник Котов — звезда МУРа, чьи расследования вошли в учебники криминалистики, нервно расхаживал по своему кабинету, говоря:
— …Это самое позорное дело в моей практике! Трое суток мы не можем найти не только эту девчонку, но даже ее следов! Такого еще не было в МУРе!..
Пару лет назад Котов приезжал в Воронежскую милицейскую академию, выступал там перед нами, курсантами, и рассказывал о себе. Он был как раз тем, кого называют «прирожденный следователь», с детства мечтал стать криминалистом и, едва отслужив армию, двадцатилетним парнем поступил в Московскую среднюю специальную школу милиции, а после нее — на вечернее отделение юридического факультета МГУ. На вечернее потому, что днем он уже работал оперативным уполномоченным в МУРе. То есть Котов начал здесь, на Петровке, 38, с той работы, которую мы, курсанты Воронежской академии, хорошо знали по себе — он был рядовым оперативником, и ровно пять лет следователи посылали его во все дырки — от филерства и засад на настоящих преступников до проверки годичных квитанций в прачечных.
А если следователю нужно получить признание преступника не совсем легальным образом, а с применением силовых методов, то именно оперативники выбивают эти признания из почек и солнечных сплетений арестованных.
Но Котов довольно быстро выбился из оперов, получив диплом МГУ, он стал старшим оперуполномоченным, а в 1972 году уже организовал при МУРе Отдел по борьбе с наркотиками (подумать только: до 1972 года у нас так яро отрицали существование в стране наркомании, что даже в МУРе никто не занимался борьбой с наркотиками!). Котов и его отдел начали почти с нуля, но уже через год они знали всю (ну, почти всю) подпольную наркотическую Москву — так врач знает своего больного, если «ведет» его постоянно…
В 1973 году в связи с чемпионатом мира Москву наводнили иностранцы-дипломаты, бизнесмены, туристы. Конечно, уголовный мир не дремал — махинации с валютой, незаконный вывоз икон, старинных картин и других ценностей, валютная проституция и просто заурядные ограбления иностранцев захлестнули тогда отдел по надзору за иностранцами при КГБ СССР.
Но гэбэшники не могли, не умели да и не очень хотели ввязываться в так называемую «чистую уголовщину» — во все эти сотни дел, не связанных со шпионажем и передачей секретных сведений за границу. Там, где речь шла о «чистой» уголовщине, они предпочитали спихивать дело в МУР. И пришлось МУРу организовать еще один отдел — «По борьбе с преступлениями, совершаемыми в Москве в отношении иностранцев». А коротко — «иностранный» отдел. Начальником нового отдела опять назначили Котова, и он руководил им пять лет. И если до этого в МУРе принцип работы был зональный — то есть каждый следователь занимался всеми видами преступлений в своем районе, то именно Котов доказал куда большую эффективность работы линейным методом — отделами, специализирующимися на определенных видах преступности…
В 1983 году полковник Виктор Котов стал начальником всего Московского уголовного розыска — того самого, куда двадцать пять лет назад пришел простым оперативником.
Но теперь он нарушил свой собственный линейный метод работы. Сейчас вдоль стен его кабинета сидели на стульях и в креслах не только сотрудники «иностранного» отдела МУРа, но вообще начальники всех отделов и все старшие оперативные уполномоченные. Короче, сливки МУРа. И если продолжать это сравнение, то нужно сказать, что сливки выглядели сейчас далеко не свежими — у них были желтые от усталости и курева лица, мешки под глазами… Потому что после первых суток неудачных поисков этой американской гадалки одним «иностранным» отделом Котов по приказу Власова бросил на эти поиски практически весь МУР, и люди здесь уже двое, а кое-кто даже трое суток не видели своей домашней постели…
Однако это дало совсем не те результаты, на которые рассчитывали.
— В городе черт-те что происходит! — говорил Котов, вышагивая по кабинету и растирая на ходу усталое лицо. Видимо, годы оперативной работы уже невозможно было перешибить в его характере привычками кабинетного руководителя, и даже при жуткой усталости он редко пользовался своим большим кожаным креслом за широким дубовым столом. Он предпочитал ходить. На ходу ткнул пальцем в какую-то оперативную сводку на столе: — Криминальная ситуация в Москве — ужас! Вчера рэкетиры сожгли кооперативное кафе! Плевать на кафе, эти кооператоры все равно миллионеры, но сегодня средь бела дня — три вооруженных нападения на инкассаторов, четыре убийства, двадцать девять ограблений квартир! Чикаго! Банды почувствовали, что нам не до них. В институте марксизма ограбили кафедру! А про торговцев наркотиками и неформалов я даже не говорю! Смотрите, что делается!.. — И Котов сильным ударом открыл стеклянную дверь, которая отделяла его кабинет от диспетчерского зала Главного управления внутренних дел города Москвы. Иметь свой отдельный ход непосредственно в диспетчерский зал, который в милицейском обиходе называют «Дежуркой», мог, конечно, только начальник МУРа…
Там, в «Дежурке», за пультами, телефонами и телемониторами сидели и стояли оперативные дежурные по городу. На экранах их мониторов были самые горячие точки столицы: Пушкинская площадь, сплошь забитая митингующими демонстрантами — но уже не татарами, а активистами «Памяти» с плакатами: «Я русский и тем горжусь!», «Статус патриотическому объединению „Память“!», «Долой жидомасонов!» и прочее. Из радиопередатчиков слышались гул голосов, выкрики, мегафонные голоса милиционеров: «Граждане, не топчите травочку!», «Товарищи, освободите бордюрчик!»…
За соседним столом, на экране монитора был перекресток Арбата и Суворовского бульвара — здесь тоже стояли люди, не то панки, не то кришна — я в них еще не разбираюсь. Зато московская милиция разбиралась в них отлично, с перекрестка по радио запрашивали у «Дежурки»: «Чего с ними делать-то? Брать этих лысых или пусть поют?» Дело в том, что примерно месяц назад Верховный Совет СССР издал указ, по которому милиция теперь имеет право разогнать любое публичное сборище, если оно заранее не разрешено горсоветом или выдвигает антисоветские лозунги. Но, конечно, оперы, то есть оперативные работники наружной службы, не могли сами решать: разгонять или не разгонять демонстрантов, они
