падающим на высокий лоб, — встал и на своих длинных ногах прошел к двери в «Дежурку» и закрыл ее. Потом посмотрел на меня и Куркова своими синими и воспаленными от бессонницы глазами и прокашлял в кулак:
— Гм… Ситуация такая, значит… Возможны только две версии: или эта Грилл вышла через дверь своего номера, или — через окно. Третьего пути нет. Но выйти из номера через дверь, пройти по коридору и пройти мимо дежурной, спуститься с пятого этажа, пересечь вестибюль, выйти на улицу, и все это никем не замеченной?! Практически исключено! Кто-нибудь да и увидел бы! Между тем все сотрудники гостиницы прошли через двадцать наших следователей и — ни одного положительного показания. Но я ставлю вопрос: а возможен ли сговор следователей с арестованными или сокрытие следователем информации, полученной на допросах? В принципе возможен, если дело ведет один следователь и один допрашивает всех свидетелей. Но в нашем случае это нереально — у нас двадцать следователей работают конвейером. Значит, версия, что эта Грилл вышла через дверь, практически отпадает. Остается окно. И вот тут есть нюанс. На этом окне нет ни одного следа, на подоконнике нет никаких следов, и у нас нет ни одного свидетеля, который хотя бы случайно глянул на это окно в ту ночь. Но не вылетела же эта Грилл в форточку! И выходит, что, если ее похитили через окно, кто-то просто убрал следы похищения. Потому что бесследных преступлений не бывает, это — азбука. И вот я спрашиваю: а не может ли так быть, что, когда мы приехали в «Пекин» утром 7 сентября, кто-то из нашей же бригады сам уничтожил следы на окне и подоконнике?..
Захаров и Притульский возмущенно дернулись в своих креслах, а Котов даже вскочил с кресла. Но Белоконь предупредительно поднял руку:
— Подождите! Я понимаю, что это шатко и к тому же позорит нас всех, но… В моей практике еще не было, чтобы после трех суток работы — да еще такой работы! — мы вообще ничего не нашли, ни одной зацепки! И значит, либо мы лопухнулись в самом начале, либо кто-то среди нас работает против следствия…
«Ну и ну! — подумала я. — В МУРе гласность дошла до того, что не щадят и самих себя! А этот Белоконь ничего — высокий, глаза синие…»
Но не успела я додумать эту мысль, как изумилась еще больше. Потому что в эту секунду генерал Курков встал и вышел из кабинета, даже не кивнув Котову на прощание. Просто встал и молча ушел, ни на кого не глянув. Котов, Белоконь, Притульский и Захаров недоумевающе переглянулись.
— Может, он в сортир? — сказал Притульский и выглянул в дверь, оставленную генералом открытой. И сообщил: — На лифте уехал…
Теперь они — все четверо — посмотрели на меня, как будто я могла знать, почему генерал вдруг ушел! Неужели просто плюнул на все их гипотезы и решил не терять тут времени? Но это уже откровенное хамство! Люди пашут четвертые сутки, не выходя с Петровки, и даже готовы кого-то из своих подозревать в саботаже… Впрочем, Курков — гэбэшник, а что еще ждать от ГБ, как не радости по поводу милицейских неудач?
Однако и продолжать совещание после ухода Куркова тоже было неловко. Даже я почувствовала себя, грубо говоря, как оплеванная, и, потупив глаза, стала вертеть в руках увеличительную лупу в оправе и с металлической ручкой — черт знает, в каком следственном кабинете эта лупа попала мне в руки… Котов, нахмурившись, подошел ко мне и посмотрел на лист из первого тома дела Стефании Грилл, который я все еще держала перед собой на столе.
— Что это у вас?
— Это ваш первый рапорт генералу Власову, — сказала я.
— И что, у вас есть по нему вопросы? — вдруг жестко спросил капитан Белоконь, и в тоне его было только одно: мол, мало нам гэбэшного генерала, так ты еще тут!
— Да, — сказала я, тоже начиная злиться: с какой стати он отводит на мне душу? Но в сердцах сунув лупу в карман юбки, я обратилась не к Белоконю, а к Котову: — Дело в том, что этот рапорт ни о чем. Министру не пудрят мозги такими рапортами! Лаврентия Берию сюда приплели…
— Не мозги, а мозги… — снова встрял Белоконь, как будто я сама не знаю, где нужно ставить ударение в слове «мозги». Но в среде уголовников говорят именно «мозги», и очень часто их сленг переходит в наш служебный жаргон — ничего не поделаешь, такова специфика нашей профессии.
— Не важно, мозги, — сказала я.
— То-то! — удовлетворенно сказал Белоконь.
Но я продолжала смотреть на Котова, игнорируя Белоконя, ожидая от Котова ответа на свой вопрос. В конце концов, если они хотят иметь меня в союзниках, я должна понимать, зачем была написана эта бумага. «Толщина стен в гостинице „Пекин“, „пленные немцы“ — прямо роман!
— Молодец! — вдруг сказал мне Котов. И повернулся к своим подчиненным: — Способная девочка! Если нас не разгонят после этого расследования, рекомендую вам забрать ее из Полтавы в свой отдел…
Я почувствовала, как внутри вся вспыхнула от радости. Попасть в Москву, в МУР, к самому Котову! Еще два дня назад, охотясь в этой Полтаве за ворами автопокрышек и самогонщиками, я и мечтать не могла о такой карьере! Только подожди, Анька, он все равно не ответил — зачем этот рапорт? Но тут вместо Котова опять встрял Белоконь:
— Конечно, этот рапорт написан не для министра. Это вы правильно разгадали, товарищ… как вас? Он написан для Ларисы Максимовны Горячевой. Хотя вы как бы ее личный представитель, и я очень рискую, говоря это, но приходится. В конце концов вы, как следователь, должны нас понять: она с первого дня затерзала нас своими звонками! Ну, не меня лично и не полковника Котова, а товарища Власова. Вот и пришлось создавать эти тома, чтобы она видела, что мы работаем… Но, может быть, теперь, раз вы уж тут с нами, вы избавите нас хотя бы от этого бумагомарания, а?
Я обвела их взглядом. Всех четверых. Уж не мерещится ли мне все это: я в МУРе! И самые высшие чины этого МУРа просят моей помощи!
Но их серо-желтые от бессонницы лица смотрели на меня совершенно серьезно, а Белоконь — даже просительно. «Наверное, это ему и приходится писать эти длинные рапорты ни о чем, чтобы пудрить мозги Ларисе», — подумала я. И сказала:
— Хорошо. Я постараюсь чаще докладывать Ларисе Максимовне о ходе следствия. Но… если я буду принимать в нем реальное участие.
— Реальное — это как? — тут же переспросил Белоконь с явной иронией.
Это был хороший вопрос. Лучшие умы МУРа не могут найти пропавшую американку, а тут является полтавская курица и…
Но у меня был ответ на этот вопрос. Я сказала:
— Вчера я ночевала в «Золотом колосе». Вы не хуже меня знаете, какой там бардак. Милиция всю ночь гоняет проституток из номеров кавказских спекулянтов, спать невозможно. Сегодня Лариса Максимовна предложила мне жить в гостинице ЦК. Но я хочу поселиться в «Пекине».
Белоконь посмотрел на Котова, потом на Притульского и Захарова, и я увидела, что все они пытаются, но не могут сдержать улыбку. Все, кроме Белоконя, который сказал совершенно серьезно:
— Конечно! «Пекин»! Прекрасная идея! Понимаете, а вдруг ее тоже похитят? И тогда мы сразу узнаем, кто похитители! — И он повернулся ко мне: — На каком этаже вы хотите там поселиться?
«Ах ты, сволочь синеглазая! — внутренне взорвалась я. — Я к ним всей душой, а он насмехается! Конечно, может, я и ляпнула глупость, даже наверное глупость, но…» Но отступать мне уже было некуда, и я сказала:
— В номере 512. Том самом, где жила американка.
И с вызовом посмотрела им всем в глаза.
9
22.00
Я шла из МУРа пешком. По Страстному бульвару, по улице Горького, в гостиницу «Пекин».
