образования, не умеет грамотно писать. Она мечтала, освободившись, жить вместе с ним, дать ему образование, завоевать его любовь.
В 1956 году все мы были реабилитированы, кроме Керты. Она осталась в Караганде одна. Позднее, мечтая увидеть родные места и могилу отца, Керта поехала в Петрозаводск, где обнаружила, что могила отца снесена, все разрушено.
Возвращаясь из Петрозаводска, Керта останавливалась у меня в Москве. Хорошо помню ее рассказ и ее состояние.
Она добилась приема у Отто Куусинена, пытаясь восстановить могилу отца. В свое время Куусинен был в эмиграции в Америке, дружил с ее отцом и был своим человеком в их доме. Маленькая Керта часто сидела у него на коленях
Визит к Куусинену произвел на Керту страшное впечатление. Перед нею был высохший старик, обтянутый кожей скелет. Он почти не слышал, вопросы ее помощник повторял ему громко в ухо. Он не узнал Керту, не вспомнил ее отца, никак не мог понять, чего она хочет. Наконец, чтобы отделаться, он сказал, что все сделают. Конечно, сделано ничего не было. Керта была потрясена, что человек в таком состоянии продолжает входить в Политбюро и управлять нашей страной!
Вскоре, окончив срок, сын Керты приехал к матери в Караганду. Но увы! Он приехал с женой- блатнячкой, которая сразу же заявила: 'Вы хотите его выучить, чтобы он меня бросил? Не будет этого!' Она схватила приготовленные для него учебники и бросила в пылающую печь. Сын молчал. Ясно было, что глава семьи — блатнячка.
Поселились, конечно, отдельно. Сын иногда забегал, тайно от жены. Керта жила в коммунальной квартире. Отношения с соседями были хорошие, ее любили. Работала она сметчицей в каком-то проектном институте. Будучи человеком талантливым, она легко освоила эту профессию и даже находила удовольствие в своей работе, она все делала хорошо.
Иногда у Керты бывало плохо с сердцем. Соседи ей помогали. Но однажды она поздно пришла домой, все уже спали. Слышали, как она ходит по комнате, кашляет иногда стонет. Войти не решились. А утром нашли ее мертвой, лежащей на полу. Сердечный припадок. Беспомощная, одинокая, она умерла. Даты смерти не помню. Вот все, что я знаю о Керте. Если я что забыла, то даты. За существо переданного в рассказах Керты ручаюсь.
Процесс врачей
Слухи об арестах врачей доходили до Караганды уже с 1952 года. Ползли мерзкие слухи о 'Джойнте', международной организации сионистов.
Секретарь дирекции нашего ателье Наташа Вакула рассказывала, что своими глазами видела, как на почте вскрыли посылку из Америки, адресованную какому-то Рабиновичу. В посылке была вата, а в этой вате ползали тысячи сыпнотифозных вшей.
У нас на общем собрании выступила одна работница-портниха и сообщила, что помнит с детства, как евреи убили христианского младенца и взяли его кровь для мацы. Ее выступление встретили смущенным молчанием, а кто-то сказал:
— Ну, это еще не доказано, не надо об этом говорить. На этом обсуждение инцидента с мацой окончилось. В общем, настроение было предпогромное. В то время я работала начальником цеха массового пошива. Я же начисляла зарплату рабочим, для чего иногда сидела в конторе. В конторе я была одна еврейка и ссыльная. Когда я входила, прекращались оживленные разговоры и все взоры устремлялись на меня, как будто я была и врач-убийца, и 'Джойнт', и потребитель кровавой мацы.
Однажды ночью я имела удовольствие прослушать по радио шедевр известной советской журналистки 'Убийцы в белых халатах'.
На работу я шла, как на казнь. Когда я вошла, смолкли оживленные разговоры и все глаза, по обычаю, устремились на меня.
Я села за свой стол и начала крутить арифмометр, щелкать на счетах.
С некоторым опозданием вошла наш бухгалтер Мария Никитична Пузикова. Это была самая знатная дама изо всех работников конторы. Ее муж был членом обкома, в доме у нее собиралась вся карагандинская знать, о чем она нам докладывала каждое утро:
'Вчера у нас был секретарь обкома М.М. — важный чиновник из Москвы', — и т. п.
Сегодня Мария Никитична сияла, как новенький пятак.
— Боже мой, — говорила она, — какой ужас! Какая потеря бдительности! Как могли допустить этих евреев в Кремль, доверить им здоровье наших вождей! Мы с Сергеем не спали всю ночь после того, как послушали статью 'Правды' 'Убийцы в белых халатах'.
Мария Никитична выпорхнула из конторы и через минуту вернулась с газетой в руках.
— Ольга Львовна, почитайте нам вслух эту статью, вы так хорошо читаете!
— По-моему, вы кончили семилетку, Мария Никитична, и должны сами уметь читать, а мне некогда, — ответила я. (Предметом страданий Марии Никитичны был мой университетский диплом, которому она могла противопоставить только аттестат семилетки.) Главбух взяла газету и начала читать вслух знаменитую статью.
Наш директор Анисья Васильевна была хороший человек. Полуграмотная деревенская девочка, потом прислуга, потом выдвиженка, член партии, она стала одной из знатных женщин Караганды. Она обладала природным пытливым умом и, несмотря на свое обожание Сталина, которому, по ее мнению, была обязана своей счастливой карьерой и жизнью, видимо, хотела понять, что же мы, ссыльные, за люди. Со мной она любила разговаривать, но проверяла каждое мое слово. Так, однажды я сказала, что Маркс был еврей. Вскоре был какой-то юбилей и в 'Правде', в большой статье о Марксе, было написано, что Маркс был немец. Анисья Васильевна упрекнула меня:
— Вот, Ольга Львовна, я доверяю вашим словам, так как вы человек образованный, а вы, оказывается, сказали мне неправду.
— А кому вы больше верите, Анисья Васильевна, 'Правде' или Ленину?
— Ну конечно, Ленину я верю безусловно.
Я пошла в красный уголок и принесла том Ленина со статьей 'Карл Маркс', где было сказано, что Маркс немецкий еврей. 'Правда' была посрамлена, а Анисья Васильевна призадумалась.
Однажды она спросила меня:
— Ну объясните вы мне, чего не хватало этим евреям врачам? Плохо ли им жилось в СССР, зачем они убивали наших вождей?
На что я ничего не нашлась ответить, как:
— По-моему, они были сумасшедшие. Иначе я не могу объяснить.
Ведь не могла же я сказать, что все это дело сфабриковано, что никаких преступлений никто не совершил.
Я снова получила бы срок за агитацию против советской власти.
Так я жила в атмосфере враждебного любопытства, ненависти и травли.
Несмотря на наши горести, я и четыре такие же ссыльные женщины решили встретить 1953 год. Одна из этих женщин, Ида Марковна Резникова, работала у нас в ателье портнихой, три другие были медицинские сестры.
Мы приготовили вкусный ужин, испекли торт, раздобыли бутылочку вина. Пора было садиться за стол, но одна из женщин, Гита Абрамовна, почему-то не пришла.
Я решила сходить за ней. Она жила неподалеку. Когда я вошла в ее комнату, свет был выключен. Сначала я не поняла, дома ли она. Включила свет и увидела Гиту, сидящую молча на кровати, с которой была снята единственная драгоценность Гиты — пуховая перина. Рядом с кроватью лежала упакованная и надписанная посылка.
— Что случилось, Гита? Почему снята перина с кровати, что за посылка?
— Тише! — сказала Гита. — Уходите скорее, меня, наверное, сегодня или завтра арестуют. Меня уже вызывали на допрос и спрашивали о моем брате, который в 1939 году убежал из Польши в Палестину. Когда
