Старые библиотекари сохраняли даже те экземпляры книг, которые надлежало списать, уничтожить. Поскольку Фёдоров заслуженно имел репутацию очень аккуратного и пунктуального читателя, его, в конце концов, допустили в хранилище библиотеки института. Вот там-то он и смог изучить некоторые чрезвычайно интересные документы. Правда, с материалами XIX партсъезда он поступил нечестно – попросту тайно вынес из библиотеки. Однако не украл, а переснял на фотоплёнку и незаметно вернул точно на прежнее место. Правда, те полтора месяца, что ему не удавалось незаметно вернуть томик, совесть сильно донимала Алексея, но знание, которое он приобрел, окупило это моральное неудобство.
Ему было уже более тридцати лет, когда он понял, что Сталин хотел отстранить КПСС от власти, сделать органом идеологическим, даже, пожалуй, социально-психологическим. Тем, что могло бы обеспечить противостояние и победу СССР в начавшейся за пять лет до XIX съезда Третьей мировой – холодной войне. Одновременно устранено было бы и вредное двоевластие, параллель действия в экономике партийных и советских органов. Понял тогда Алексей и то, почему убили Сталина. Ясным стало и кому это убийство было выгодно. Тогда же Фёдоров осознал и могущество влияния официальной пропаганды. До изучения тайно скопированной книги и некоторых иных документов, целенаправленно найденных им в библиотеке, несмотря на рассказы отца, лично много раз беседовавшего с Берией, Алексей относился к этому политическому деятелю Советского Союза отрицательно. Но материалы съезда, последовавшего за ним пленума, речь Л.П. Берии на похоронах Сталина, ещё кое-какие документы заставили Фёдорова по-новому взглянуть на вещи, назвать их своими именами.
Поделиться новыми знаниями и новым пониманием он не мог тогда ни с кем, да, и не с кем было – не с квартирной же хозяйкой! Лишь двадцать лишним лет спустя, уже при 'демократах' он прочёл книги Ю. И. Мухина, убедившись в правильности своих догадок и выводов. Встречались в жизни профессора Фёдорова и другие случаи, когда он либо совершенно верно оценивал события прошлого, что потом подтверждалось официально, либо, бывало, предсказывал развитие событий. Так было, например, в случае победы Жириновского в 1993 году (он угадал даже процент отданных за него голосов). Так было и с обнаружением 'двадцать пятого кадра' в 'Кавказской пленнице' перед президентскими выборами 1996 года, когда Зюганов 'сдал' свою фактическую победу, явно чего-то смертельно убоявшись. Предсказал он и агрессию США против Югославии, точно угадав даже дату и правильно назвав причины и цели. Были и другие, менее яркие примеры, которые, тем не менее, позволяли окружающим в шутку называть, а то и считать Фёдорова то ли разведчиком, то ли Шерлоком Холмсом. Холмсом он не был, но правильно мыслить умел.
Осторожно прикрыв за собой тяжёлую полукруглую дверь, Фёдоров поднялся по короткой, по-немецки крутой каменной лесенке. Вахтёрша, выдававшая посетителям статистические бланки, была хорошо знакома с Алексеем Витальевичем. Она кивнула в ответ на его приветствие и сказала:
- Рано ещё, посмотрите на часы.
- Я понимаю… и ничего не прошу, но. там америкашки. Нашли на стене свастику. А кому охота с ними объясняться!
- Свастика? – с интересом спросила вахтёрша. – А где?
- Да на стене бывшего штаба Балтфлота… Нашлись смелые люди!
- Фашисты, они фашисты и есть! – негромко пробормотала пожилая, совершенно седая, несколько рыхлая женщина и громче добавила: – Ладно, проходите … Может, мы сегодня в последний раз работаем… – И протянула ему посетительский бланк.
Фёдоров поблагодарил и мигом проскользнул влево, спустившись на четверть этажа. Миновав раздевалку, он по железной лестнице поднялся в зал периодики. Немолодая сотрудница уже была на месте. Она сидела за барьером и сортировала какие-то бумаги небольшого формата. Кивнув в ответ на приветствие Фёдорова, она перевела взгляд на часы, висевшие на одном из окрашенных в жёлтое клёпаных железных столбов двутаврового сечения и составлявших основу конструкции здания библиотеки. Прежде, при немцах, здесь размещался архив. Алексей Витальевич, держа в руках голубую картонку читательского билета и уже заполненный бланк посетителя, сел за один из столов тесного читального зала, размещавшегося между двутавровыми железными столбами. Он счёл нужным сказать:
- Понимаете, Наталья Васильевна, там везде эти патрули. Нет желания с ними общаться, так я напросился, чтобы меня на входе пропустили. Я подожду, ладно?
- Ладно. Вы сегодня опять наверх – в хранилище?
Сотрудница тоже не знала ещё как теперь, при оккупационном режиме, себя вести с посетителями. Ей тоже трудно было находить слова. К тому же, ей, как и всем, не было известно, ни что случится завтра, ни даже через минуту. Всё свое смятение и все сомнения она выразила в вопросе Фёдорову:
- Что там сейчас люди находят. в старых газетах?
- А как готовились к Сталинградской битве, – твёрдо ответил Алексей Витальевич, глядя прямо в усталые, с безнадёжной печалью глаза на уже тронутом увяданием, но ещё красивом лице.
Фёдоров, как и сотрудники библиотеки, знал, что раньше, чем за 1947 год, он никаких газет здесь, в отделе периодических изданий, найти не может, тем более газет за 1942 – 1943 годы. Но и Фёдоров, и сотрудница, как, наверное, и все жители города, кроме разве что 'лиц европейской национальности' и самых космополитически настроенных дельцов, думали и страдали об одном. Видимо, поэтому Наталья Васильевна с печалью и неверием в голосе спросила:
- Вы и правда так думаете?
- Никаких сомнений! – негромко, но твёрдо ответил профессор, не отводя взгляда. – Запомните, пожалуйста, этот день! – Он положил на барьер свой читательский билет и бланк учёта посетителей.
- А что, сегодня … – с пробуждающейся надеждой начала было сотрудница, но Фёдоров перебил, отрицательно качнув головой:
- Я не сказал 'сегодня', я сказал, чтобы вы не забыли то, что я вам сегодня сказал!
- Спасибо, – молвила Наталья Васильевна, – успехов вам в работе, – добавила она вслед Фёдорову, уже успевшему от неё отойти.
По узкой и крутой металлической лестнице Фёдоров поднялся в хранилище, где все эти годы 'демократических реформ' надлежащий порядок поддерживался почти бесплатным трудом сотрудниц библиотеки. Алексей Витальевич положил свой портфель на тот стол, что располагался возле самого окна. Хотя, по правде говоря, и здесь, несмотря на солнечный день, было темновато: давно не мытые стёкла покрылись снаружи толстым слоем пыли, да и изнутри окна уже давненько никто как следует не мыл. Фёдоров прекрасно помнил, как выглядела эта библиотека в советское время, когда она ещё была не 'универсальной', то есть – не единственной. Всё, всё здесь теперь говорило, кричало не о разрухе, но о планомерном уничтожении. А что будет, когда здесь – сегодня или через неделю – начнут хозяйничать америкашки?! Фёдоров открыл портфель, достал из него термос и поставил на узкий подоконник – крышка была не вполне герметичной, и за то короткое время, что портфель лежал на столе, через неё просочилось 170 несколько сладких желтоватых капель чая. Свёрток с бутербродами он тоже разместил на подоконнике. Пачку чистой бумаги он расположил на столе. Подумав, профессор вынул из портфеля другую пачку листов – тех, что были исписаны его неровным мелким почерком накануне, и спрятал её между подшивками на ближайшем стеллаже. 'Кто знает, – подумалось ему, – не помешают ли оккупанты, не ворвутся ли сюда, не отнимут ли всё это?!'
Надо было спешить. Сегодня, именно сегодня, он обязан завершить свою работу. Вернее ту её часть, которая связана с поиском и выпиской из газет необходимых сведений. Потом ещё предстоит не меньший, а ещё более ответственный труд – запомнить, вернее, вызубрить наизусть всё, что он собрал. До сих пор эта часть работы давалась ему тяжелее, чем прочее. Особенно теперь, когда каждый день, каждый час грозил потерей всего. Он проклинал себя за то, что всё тянул, как бы на что-то ещё надеясь (хотя при путинском режиме, особенно после 2004-2005 года, отмены референдума и введения открытого полицейского режима, надеяться на положительные перемены мог разве только слабоумный). В результате много времени оказалось непродуктивно потерянным. А ведь всё необходимое он мог собрать много раньше, всё мог вызубрить как следует, а теперь осталось бы только повторять выученное.
Однако растраченного времени не вернёшь. Да и не впустую он его всё же тратил. Несмотря на огромные материальные трудности, на нараставшее засилье чуждого везде и во всём, он был счастлив в пределах своей семьи эти последние три – четыре года: растил и правильно воспитывал дочь, ухаживал за
