Тайна академика Фёдорова

-          Садитесь, пожалуйста! Извините, что не пригласил раньше. Задумался! Вообще-то считается,что тут есть место для двоих!

Подполковник с сомнением взглянул на широкие плечи Фёдорова, на его крупную фигуру, но всё же принял приглашение. Устроившись на краешке скамьи, он с симпатией спросил:

-          А вы, извините, где работаете, если не секрет?

-          Да тут, в одном месте, – отрывисто ответил Алексей Витальевич. И согласно вдруг нагрянувшей ему в голову идее завершил: – В филиале НИИ МБП!

Подполковник кивнул, и лицо его сразу посерьёзнело. Как и рассчитывал Фёдоров, любому военному медику из старших чинов было известно, что хотя институт и числится за Минздравом, но связан на деле с оборонными работами. В таком случае разговаривать на эти темы в поезде не стоило. А Фёдоров смог, не обидев понравившегося ему человека, вновь погрузиться в свои мысли. Прежде всего, он попытался детально вспомнить спонтанно пришедшую мысль о схеме установки для визитов в будущее, от которой его отвлёк офицер. Это удалось без труда. Вспомнив все подробности, возникшие в его сознании как бы из ничего, Фёдоров постарался их покрепче запомнить, набросав в блокноте шариковой авторучкой схему, понятную ему одному. Подполковник с интересом и уважительно поглядывал через плечо Алексея Витальевича, ничего, впрочем, не понимая.

А Фёдоров, завершив в блокнотике свои пометки, перешёл к обдумыванию другой своей идеи – организа­ционной, возникшей в момент контакта с работником военного санатория. Конечно, никто ему не откажет, если он предло­жит основать нечто вроде специального НИИ здесь, на калининградской земле. Но обосновывать это следовало не мыслями своего двойного сознания и уж, конечно, не 'воспоминаниями о будущем'. Тем более для высокой правительственной комиссии, которая решает подобные вопросы и членам которой ничего не было известно ни о роли Фёдорова, ни даже о нём самом (да, и саму идею создания НИИ Леонид Иванович припишет кому-нибудь подходящему, найдёт человека!) Впрочем, обоснование пришло тоже как бы само собой. Ничего удивительного в этом не было. Алексей Витальевич уже давно, в сущности, сразу после своего первого контакта с тогдашним началь­ником ПГУ КГБ СССР, подумал: 'Хорошо было бы изобрести способ, установку для хотя бы для кратковременных визитов в будущее, но обязательно с возвращением назад. Это дало бы столь нужную цепь обратной связи, обеспечило бы контроль правильности вносимых изменений!' Мелькнув, эта мысль не исчезла, а лишь затаилась на время в укромных уголках сознания.

Конечно, забот у Фёдорова более чем хватало. Но уже после второй встречи с генералом мысль о разработке способа контроля не покидала его. Фёдоров эти мысли не тормозил, но и не обдумывал их специально. Он хорошо знал за собой такую особенность, что, не забывая о своей вроде бы неисполнимой идее, но и не думая над ней целе­направленно, избирает тем самым наилучший способ её созревания. По ночам его мозг временами вырабатывал такие идеи и решения, которые уже не раз не только служили схемами наиболее удачных экспериментов, но становились основой последующего развития в качестве объектов изобретений. Так что мысли, пришедшие для обоснования размещения нового НИИ, были просты, понятны и весомы.

Первым из обоснований стало то, что единственным производителем сверхмощных ЭВМ в стране было одно из предприятий Калининграда, а необходимость постоянного контакта между заказчиком сверхкомпьютера и его произво­дителем уже была достаточным обоснованием размещения здесь специального филиала НИИ. Ещё не доехав даже до остановки 'Пионерский курорт', Фёдоров успел надлежащим образом продумать всю схему обоснования своей идеи.

Благодаря знаниям, доставшимся из будущего, Фёдорову не пришлось разыскивать маленький домик, ещё немецкой постройки. Теперь в нём было две квартиры, одну из которых мама получила путём двойного обмена (через Брянск). Чувствуя, как кровь стучит в висках, испытывая одновременно и тревогу, и радость от предстоящей встречи с матерью, Фёдоров помедлил ещё несколько секунд и постучал во входную дверь (звонка здесь не было).

-          Да, да! Открыто! – послышался знакомый, родной голос мамы.

-          Здравствуй, ма! – сказал Фёдоров, входя в дом. Мать его стояла на стремянке, на самой высоте и оклеивала обоями потолок, расстояние до которого от пола явно превышало три метра. Была она вся такая бодрая, жизне­радостная и ловкая, что мелькнувшая было мысль 'как бы не упала' тут же исчезла.

-          Лёшечка! Сыночек! – произнесла мама, ловко спускаясь со стремянки.

Фёдоров наклонился, обнял маму и ощутил нежный– особый и родной – запах, исходивший от светлых волос, выбившихся из-под платка, запятнанного обойным клеем. Это был тот самый аромат, который прежде нередко вызывал какие-нибудь из воспоминаний раннего детства, а сейчас напомнил нечто совсем другое. Вспомнилась смерть мамы, её похороны в той, предпоследней действительности, когда он оказался невольным виновником сразу двух смертей – и маминой, и не родившегося собственного ребёнка. Ту реальность удалось исправить, а ошибки преодолеть и предотвратить. Дай-то Бог, чтобы теперь всё предпринятое им, чтобы все усилия поверивших ему серьёзных людей не оказались напрасными, чтобы изменения стали необрати­мостью. Только не такой, которой добивалась и добилась– таки в той реальности горбачёвско-американская шайка! И ему самому, да и всей стране нужна была необратимость совсем иного рода – противоположная подлым планам этих врагов и негодяев! Во всяком случае, следовало обеспечить необратимый выход страны из того тупика, который в иной реальности именовали 'рыночным развитием' и 'магистраль­ным путём развития человечества'.

Сейчас, с высоты своего двойного жизненного опыта, своего совмещённого из двух реальностей сознания, он совсем по-другому смотрел на свою мать. Ему стало её пронзительно жаль. Она ведь сюда приехала жить, совсем одна, лишь в надежде, что в эту курортную местность будут наведываться её взрослые, самостоятельные дети. Ей ниче­го ещё не было известно ни о грядущем через год приезде его младшего брата, ни о предстоящем переезде сюда самого Алексея. ('Стоп! – остановил он себя. – Это было предстоящим в той реальности. Теперь же это лишь возможное будущее! Никто пока ещё не решил создавать здесь специальный НИИ!'). Мама, с её всегдашней проница­тельностью, мгновенно поняла Фёдорова, потому что бодро и подчёркнуто уверенно сказала:

-          Ну, что ты меня жалеешь?! У меня всё хорошо! Всё в полном порядке! А вот как твои дела? Ведь ты же ничего не написал о диссертации!

-          Как это не написал? – удивился и даже обиделся Фёдоров, но сразу сообразил: – Похоже, из-за твоего обмена и переезда ты просто не получила моего письма. А дела мои – вот! – Алексей Витальевич достал из кармана служебное удостоверение НИИ МБП, где значились и должность, и учёная степень.

Мама бережно вернула сыну 'корочки', взглянув на него одновременно и с чувством гордости за его успехи, и с некоторой грустью, выдававшей невысказанное желание, затаённую надежду, что сын переедет сюда, найдёт работу в университете или ещё где-нибудь поблизости. Теперь-то, как она сразу оценила, при таком-то положении сына в большой науке, это вряд ли осуществимо. Были у мамы, по– видимому, и надежды другого рода, потому что она спросила:

-          А подругу жизни ты себе ещё не нашёл? Хотя, где уж там, при таких делах и заботах, – глянула она на карман, куда Фёдоров положил своё удостоверение.

Алексей Витальевич решил, что надо успокоить мать ещё и в этом отношении. Тем более, что не появилось никакой раздвоенности сознания, ничего такого, что предвещало бы ошибочность, преждевременность его объяснения:

-          Знаешь, загадывать рано, говорить со всей определён­ностью тем более, но. Кажется, появился очень хороший шанс! Всё! Больше не скажу ни слова! Давай, лучше пойдём на море, проветримся!

-          Кстати, а как ты меня нашёл? Долго блуждал, наверное, по нашим закоулкам?

Фёдоров ответил, что это оказалось совсем не труд­ным, хотя он не стал, конечно, извещать мать о своём прекрасном многолетнем знании местности, этого вот домика, городка, его окрестностей. Вскоре они были уже у моря. Мать повела его к ближайшему спуску с высокого берега к полосе прибоя. Здесь стояла старая, без многих ступенек, ещё немецкая лестница. Выход к ней был загорожен сетчатой железной оградой около полутора метров высотой. Без малого шестидесятилетняя женщина с лёгкостью подростка перемахнула через эту изгородь и, задорно улыбаясь, повернулась к сыну: