возгласов. Вступая на фракийский берег, бессмертные горстями хватали землю и клали себе за пазуху. После них на мост вступила раззолоченная толпа, а над нею, утопая в сугробах белых опахал, горой вздымался балдахин, покрывавший шестерку коней, запряженных в колесницу. Там, высоко, с копьем в руке сидел царь, но из-за множества знамен и опахал его едва можно было видеть. Рабам, глазевшим в узкие окна триэр, казалось, что по мосту движется храм с суровым божеством внутри. За ним шла колесница с вечным огнем и обоз, заключавший двенадцать тысяч коровьих кож с записанной на них священной Авестой. Потом опять разноцветные ряды бессмертных. Когда потянулись клетки на скрипучих повозках, по Босфору прокатился гул страха и восхищения — за железными прутьями вздымались могучие спины и морды зверей. Ни один царь не возил в поход такого количества львов. Везли бочки с водой из Заба, потому что другой воды персидские цари не пили; амфоры с солью из рудников Аммониума, потому что другой соли они не вкушали; колесницы с царским вооружением, одеждою, утварью и припасами, клетки с птицами и обезьянами. Потом везли живых серн и кабанов для царской кухни, вина, плоды, благовония, масла для натираний. Последними шли повозки с наложницами царя.
Когда мост опустел, на одной из вершин фракийского берега звездой засветился золотой трон Дария. Покатости холма, густо уставленные царедворцами и бессмертными в дорогих одеждах, переливались, как ризы. И когда Дарий сел на свое место, Босфор опять содрогнулся от звука царской трубы. С азиатского берега хлынул поток конницы. Это были лидийцы. Дарий не доверял лидийцам, но любил их конницу. Петушиные гребни шлемов, золото застежек и браслетов, крупные кольца в ушах — делали лидийских всадников самыми нарядными во всем войске. Благоволение Дария к ним было так велико, что он не расердился, когда они, вопреки приказанию идти шагом по мосту, понеслись во весь опор, наклонив цветистые древки копий. Он ясно слышал гулкую дробь их копыт по кедровому настилу, видел, как Мандрокл в ужасе замахал руками, а Ариарамн потрясал навстречу всадникам обнаженным мечом. Только когда на смену им выступили более сдержанные киликийцы, их удалось остановить и заставить идти шагом. Лишенные возможности блеснуть удалью, они выставляли напоказ отделанное оружие и сбрую, гарцовали, поднимали коней на дыбы, отчего на середине моста возникло замешательство и несколько человек были проколоты копьями.
За киликийцами валила белоснежная глыба аравитян, угрюмо сидевших на прекрасных конях. Они шли до полудня и после полудня. За ними бактриицы, за бактрийцами сагарды, сарангийцы, парфы и, наконец, персы. Закутанные в темно-красные одежды со множеством складок, в пышности которых терялись мечи, колчаны, даже щиты, они тянулись особенно долго. Солнце склонилось к закату, а на мост вступали новые массы всадников. Босфор погружался в сумрак.
Дарию хотелось остановить на ночь шествие, дабы с наступлением утра им опять любоваться, не пропустив ни одного отряда, но его убедили, что это затянуло бы переправу на пятнадцать дней. Переход продолжался. Всадники зажгли пучки сухой травы, ярко и долго горевшие. Через Босфор устремилась огненная река. Расплавленной медью текла она с азиатского берега и терялась в ущельях противоположной стороны.
VIII
Никодем всю ночь не спал от шума и топота. Поднимаясь с ложа, видел движущиеся огни, густые массы конников и слышал гул, подобный грому. А утром, когда снова взошел на корму, перед ним тянулась всё та же вереница конного войска. Теперь по мосту шли черные всадники в коронах из стрел. Лбы и гривы коней также были украшены торчащими стрелами.
Никодем был захвачен блеском шествия, но не хотел в этом сознаться. Он всеми силами возбуждал в себе гнев, проклиная варварское величие царя, призывая позор на головы народов, допустивших торжество грубой силы. Чем больше обнаруживалась мощь Дария, тем яростнее выкрикивал он проклятия. Втайне он не мог не сознаться, что афинские всадники, виденные им однажды в походе и так понравившиеся ему — жалкая горсть в сравнении с лавиной персидской конницы.
За конным войском следовали воины на верблюдах, с длинными копьями. Перед мостом верблюды подняли рев, пятились и ложились на землю. Некоторые побежали прочь, но эфесские копьеносцы встретили их ощетинившимися рядами и снова оттеснили к мосту. Дарий не любил верблюдов; он хорошо помнил, как в битве с Саками упал с верблюжьего горба и через него перескочили, едва не растоптав, четыре дромадера. Вскочив на ноги, он должен был в тучах пыли бежать вместе с безобразными животными, пока не поймал вражескую лошадь. Будучи принят за неприятельского всадника, чудом спасся от длинных копий собственных воинов. Он приказал, чтобы верблюды шли быстрее, но его упросили не ускорять движения. Верблюды и без того шли густой массой, тесня крайних к перилам настолько, что всадники с высоты горбов боязливо посматривали на волны Босфора. Царю пришлось терпеливо слушать верблюжий рев и звон колокольчиков.
Когда последний дромадер ступил на фракийский берег, показались великолепные слоны с башнями, полными воинов и оружия. Владыка Патталлы одел их дорогими покрывалами, вызолотил клыки и прислал Дарию в знак любви. Их приветствовали ревом царской трубы. Звери испугались. Передовой слон долго не решался ступить на кедровый пол. Понукаемый водителем, он затрубил и пустился, что было силы. За ним помчались все пятьдесят слонов. Туника на Мандрокле взмокла. Вчерашний галоп лидийцев, дикая необузданность верблюдов — доставили ему не мало опасений. Когда же глыбы слонов, подобно землетрясению, загремели по настилу, строителю показалось, будто балки, скрепленные железом, расходятся и мост расползается на части. Чудовища проносились молниями, с башен сыпались стрелы и дротики и клочьями летела дорогая бахрома попон.
На смену слонам шло колесничное войско. Кони, вы-крашеные в огненно-красный, лиловый, синий и зеленый цвета, поднимались на дыбы. Пена страусовых перьев захлестнула мост. Колесницы были давнишней любовью Дария. Громыхание мидийских и персидских, плавный бег египетских, серебро ассирийских, красное дерево иудейских, золото и слоновая кость вавилонских поднимали его дух и зажигали неукротимым огнем войны. Они шли весь день и весь день взор царя не отрывался от сладостного зрелища. Он не омрачился даже, когда на мосту возникла давка. Буйволовы хвосты, украшавшие перила, бросило ветром в морды горячим коням. Кони шарахнулись, волоча запутавшегося возницу. Оба берега дрогнули от восклицаний, когда роскошно убранная четверка, с экипажем и людьми, опрокинув несколько колесниц и разломав перила моста, шумно упала в Босфор.
К вечеру на смену колесницам выступили пешие войска. Они вытекали из ущелья лентой густой черной крови, со звуками, похожими на плач и грубый хохот. Когда они очутились на мосту, греки, стоявшие на кораблях, заткнули уши от нестерпимого скрежета волынок, свирелей и барабанов. То были персы — победители вселенной. С пышными бородами и волосами, спадавшими до плеч, они казались собранием царей. Они шли всю ночь и весь следующий день, а потом по мосту застучали деревянные котурны фригийцев и писсидийцев. Следовавшие за ними ликийцы вооружены были только кинжалами и кривыми мечами.
Не спавший третью ночь Никодем ежеминутно вставал с ложа. Выкрики на непонятных языках, гул, похожий на шум горной реки, множество огней и страшная толща людей, валившая по мосту, сливались в бредовый сон. Утром он — изнеможденный, с позеленевшим лицом — смотрел шествие стройных арменийцев в шлемах из прутьев и в красных сапогах с высокими каблуками.
Три дня и три ночи шли пешие войска. Косматые бактры в бараньих шапках, черные нубийцы с упругими, как пружина, волосами, дарийцы и пакты с профилями хищных птиц. Племя гирканов вооружено было одними дубинами. Обитатели Инда несли бамбуковые палки, заряженные крошечными стрелами, напитанными смертоносным ядом; они выбрасывались на далекое расстояние сжатым воздухом и поражали на смерть.
Никодем увидел народы, о которых прежде не подозревал. Однажды на мост вступило племя в плащах и шлемах из ярких перьев, вооруженное деревянными мечами. В другой раз, выйдя на корму, он увидел косматых гигантов, наполнявших Босфор гулким топотом. Рабы в триэрах закричали при виде их налитых кровью лиц с кабаньими клыками и выпученными глазами, белевшими из-под черных грив. То было одно из индийских племен, военная мудрость которого заключалась в устрашении врага своим внешним
