видом. На высоких ходулях, скрываемых длинным платьем, в свирепых масках и мохнатых накидках, оно обращало неприятеля в бегство одним появлением. Даже проницательные греки, быстро понявшие хитрость, испытывали невольный страх. За ними шел низенький народец, приплюснутый к земле и, вместо шлемов, носивший широкие зеленые зонтики. Шли саттагиты, гандарии, табареньены, шли париканы и ортокорибанты, макроны и моссинеки, фаманейцы и саспиры: шли племена гор, обитатели пустынь — полуголые и плотно одетые в ватные брони, спаленные ливийским солнцем и застуженные ветрами Ирана; шли с бычьими рогами на шлемах, с подвязанными волчьими хвостами; шли красивые белокурые народы с печатью божества на челе и звероподобные, вышедшие из недр Тартара: шли без конца, лились неиссякаемым потоком.
IX
Никодем был подавлен. Гнев, который он старался поддерживать, подобно священному огню, давно пропал. Все проклятия истощены, все слова негодования сказаны. А персы шли, и каждый новый отряд молотом обрушивался ему на голову. Была минута, что он, упав на ложе> хотел выпить серебряный алавастр с ядом, всегда висевший на груди. Ободрился немного, когда войска кончились и потянулись тысячи ослов, мулов и верблюдов с мехами вина, корзинами фиников, тюками сушеного мяса и хлеба. Занятый их созерцанием, Никодем долго не замечал раба, пришедшего доложить о прибытии незнакомца. Закутанного в плащ пришельца привели в шатер. Там он, открыв лицо, воскликнул:
— Достойнейшему Никодему, благородному и доблестному привет! Господин мой Мильтиад желает тебе много лет жизни и тихой кончины в старости. Он просит внимательно отнестись к предостережению, которое я сделаю. Ему известно, что тайна твоя продана коварным лидийцем за два таланта, и Гистиэй уже отдал приказ о задержании твоего судна. Либо беги немедленно, либо доверься моему господину: он твой друг, как всегда, и сумеет укрыть от преследователей.
Посланный произнес свою речь с низким поклоном и не заметил, как побледнел Никодем. Но тотчас услышал его твердый голос:
— Скажи Мильтиаду, что, если умирая, я буду в состоянии произнести чье-либо имя, то это будет его имя. Но скажи также, что Никодем до конца хочет изведать пути борьбы разума с силами тьмы.
Он передал статуэтку Афины Паллады в дар Мильтиаду, а посланному за добрую услугу — серебряную цепь.
Не успела лодка посла отойти от триэры, как все три ряда весел были спущены. Люди заняли места, согласно ранее полученным указаниям, а один из рабов поставлен наблюдать за милетскими и хиосскими кораблями. На них поднимали якоря и отвязывали причалы, в трюмах слышался лязг цепей, но весел в окнах еще не было. Никодем понял свое преимущество и приказал рубить канат единственного якоря, на котором держалась триэра. Судно вздрогнуло, как от толчка, и стало отходить к мосту. Это длилось несколько мгновений. Последовал удар весел, другой, третий. Отдохнувшие, хорошо поевшие рабы гребли усердно. Триэра, точно пробуя силу напора вод, слегка колебалась, потом быстро пошла посередине Босфора. Где-то закричали, затрубили в рожки. Гул тревоги прокатился по всему флоту. Триэра плыла между двух стен кораблей, палубы которых чернели народом. Никто не понимал смысла происходящего. Только когда милетские корабли, снявшись с якорей, начали погоню, пуская дымовые столбы, наполняя Босфор трелями рожков, греки поняли требование — задержать триэру. Но они не могли быстро сняться с якорей и ограничились тем, что сыпали тысячи стрел, отчего судно приняло вид колючего чудовища.
Никодем заранее обдумал подробности бегства и теперь уверенно шел сквозь строй врагов. Милетян он оставил далеко позади, а финикийские корабли, по его расчетам, не могли успеть преградить дорогу по причине тяжеловесности. Всё же, ему показалось, что корабельная стоянка тянется бесконечно долго.
Ярко расписанная стрела вонзилась в палубу у самых ног Никодема. Вокруг древка обвивался папирус. Это было письмо.
«Мудрому и доблестному Никодему из Милета, Ардис — недостойный слуга — шлет привет! Душа моя - преисполнена любви к твоему мужеству и благоразумию, позволившим мне заработать пять талантов. Ты добрый торговец и не осудишь за то, что я не захотел довольствоваться тремя талантами там, где можно получить пять. Но я продал тебя Гистиэю не раньше, чем убедился, что ты наготове и можешь в любую минуту избегнуть опасности. Мильтиада известил я. Да сделает Посейдон путь твой глаже простыни и покойнее ложа!»
Триэра приближалась к тому месту, где кончалась стоянка флота и сквозь узкий проход уже виднелась гладь Босфора. Еще сто ударов весел. В это время, неизвестно откуда появившийся корабль выплыл навстречу. За ним — видно было — разворачивалась огромная финикийская пентэра. Опасность мелькнула в сузившихся глазах Никодема. Настал момент смелых решений. Он велел грести изо всей силы навстречу судну и, когда оно, приблизившись, дало знак остановиться, направил три-эру прямо на него. Враг явно не понимал его намерений. Только когда корабли были носом к носу и триэра, подобно черепахе, вобрала в себя весла правого борта, на вражеском судне догадались и с криком засуетились. Но было поздно. Корабль Никодема, пройдя вдоль борта противника, с треском поломал его весла. В то же время неприятель был закидан дротиками и усеял палубу убитыми и ранеными. Мгновенность маневра и дерзость, с которой он был предпринят на глазах у всего флота, — поразили греков. Они перестали обстреливать триэру и ждали, что произойдет при встрече с финикийским гигантом, пять рядов весел которого уже сверкали в воздухе, как щупальцы фаланги.
При виде участи, постигшей первое судно, пентэра изготовилась к бою, выстроив на палубе воинов с метательным оружием и со щитами. Плывя посередине водного пространства, она оставляла Никодему лишь узкую дорогу между одним из своих бортов и линией стоявших на якоре кораблей. Вступив туда, триэра неминуемо была бы засыпана дротиками с обеих сторон.
Тогда, по знаку Никодема, стали поднимать из трюма узкие глиняные сосуды и устанавливать приспособления с торчащими вверх упругими стрежнями, на подобие слоновых хоботов. Оба судна мчались навстречу друг Другу со страшной скоростью. Когда были на расстоянии полета стрелы, с триэры полетели глиняные амфоры.
Большими желтыми яйцами падали они на пентэру и на корабли, стоявшие на якорях, заливая палубы пахучей черной жидкостью. Следом взвились стрелы с горящими пучками на концах. Вражеские суда вспыхнули. Забыв про битву, люди бросились тушить пожар, но черная жидкость пылала даже на воде. А с триэры сыпались новые сосуды, выбрасываемые упругими хоботами.
В поднявшейся сумятице судно Никодема благополучно прошло опасное место. Выставив на носу длинный шест с пылавшей жаровней, оно грозило поджечь каждого, кто посмеет преградить дорогу. Теперь уже никто не дерзал это сделать. Триэре позволили выйти за линию стоянки флота, где она подняла паруса и быстро устремилась к морю. Позади пылали корабли, суетились лодки, а над хаосом мачт блестела позолота моста и слышался ослиный рев.
К вечеру триэра разрезала первую волну Понта.
В Пафосе
I
Мандрокл построил не один, но два моста. Другой, разобранный на части и погруженный на корабли, надлежало переправить через Понт, поднять по Истру до назначенного места и собрать ко времени прихода
