И вдруг из глаз Алены брызнули слезы, она размахнулась пустой бутылкой и шмякнула ее о стену дома.
Но и после этого инцидента пить, конечно, не перестала, а, наоборот, отправилась в сельпо за новой заправкой. Там, однако, водки уже не было, а только пиво да джин с тоником. Пришлось взять, хотя джин против водки с димедролом — ничто, и Алена первую банку выпила на ходу, шагая со своей авоськой по деревенской улице и оскальзываясь в снегу и грязи.
И вдруг остановилась — навстречу ей шел Виктор под руку с какой-то девчонкой из Хорёнок.
— Эй, Витек, здорово! — еще издали хмельно крикнула ему Алена. — Как живешь?
Но девчонка что-то зашептала Виктору на ухо, и они свернули в проулок, чтобы не встречаться с Аленой.
Алена выругалась им вдогонку.
90
Даже по утрам голова разламывалась от выпитого накануне и «трубы горели», требуя дозаправки.
Лежа в доме Феклы, в той самой «бочкаревской» кровати, Алена тупо смотрела в стену. Потом протянула руку к тумбочке, взяла свою старую косметичку, вытащила из нее карандаш для век и стала рисовать что-то на стене. Но рука не слушалась, черкала какие-то закорючки и срывалась. Алена отбросила карандаш, села на кровати — простоволосая, в мятой нижней рубашке. Упершись локтями в колени, обхватила голову руками и стала тупо раскачиваться из стороны в сторону.
— Ну, хватит, хватит! — появилась в двери баба Фекла. — Пора себя в руки взять.
Алена, не отвечая, продолжала раскачиваться.
Баба Фекла не отставала:
— Ну, убили твоего мужика, тяжело тебе — ну, ты неделю пила, ну, десять дней. Но ты уже второй месяц… Что, жизнь на этом кончается? У нас что, не убивали, что ли, мужиков на войне? Еще сколько убивали — и на войне, и по тюрьмам, а мы вынесли это и жили…
Алена встала, прошла в горницу, принялась одеваться — шаровары, какая-то шерстяная кофта, резиновые сапоги, телогрейка.
Но баба Фекла пришла за ней и сюда:
— Ну, что молчишь? Нужно сызнова жисть строить, Алена, ты что — не русская, что ли? У тебя ж квартира в Москве. Хочешь, я тебе еще тугрики дам? Поезжай в Москву…
Одевшись, Алена сунула в карман телогрейки банку джина с тоником и открыла бутылку пива. Но прежде чем выпить, вдруг подняла на бабку глаза:
— А ты думаешь, легко подняться по лестнице и увидеть то место, на котором лужа крови замытая?
И ушла с бутылкой во двор.
Фекла выглянула в окно и увидела, как Алена, взяв лопату, снова принялась копать.
Фекла в недоумении пожала плечами:
— И чего копает?
Алена действительно копала совершенно бессмысленно — просто вгрызалась лопатой в подмерзающую землю, и все.
За этим занятием и застал ее Марксен, прикативший на велосипеде из Долгих Криков. В плаще и резиновых сапогах, неся за спиной большую нотную папку, Марксен соскочил с велика у калитки, толкнул ее и зашел во двор.
— Привет, Аленка, — сказал он буднично, как ни в чем не бывало. — Еле тебя нашел… — И поставил велосипед к столику, на котором стояли бутылка пива и банка джина с тоником. — Что копаешь?
Алена, отставив лопату, подошла.
— Здравствуйте, Марксен Владиленович. Пиво будете? Или джин с тоникой? — И Алена, присев к столику и открыв банку джина с тоником, подвинула ее Марксену. — Садитесь.
Марксен сел напротив нее:
— Спасибо, я не пью.
Алена криво усмехнулась:
— Что, не хотите за мое здоровье выпить?
— Какое уж у тебя здоровье?! — сказал он.
— Ну, как хотите… — ответила она уязвленно и взялась за банку джина с тоником, собираясь выпить.
— Постой! — удержал ее за руку Марксен. — Я хочу с тобой поговорить. Ты была моей гордостью и надеждой. Я вложил в тебя все, что мог, — французский, английский, танцы, пластику… Ты хоть помнишь, сколько я с тобой возился? Или ты думаешь, это все тебе с неба упало? Меня сюда выслали в восемьдесят первом, тебе тогда сколько было? Два года. Твоя мать привела тебя ко мне первой — и что? Я тебя пятнадцать лет лепил, чтобы ты тут пиво с джином хлестала? А? У тебя есть совесть?
Алена снова усмехнулась:
— Так вы приехали мне морали читать?
— Нет, я приехал спросить: ты помнишь, кто ты есть? Фамилию свою помнишь? А?
— Я Алена Бочкарева.
— И что? What is the meaning of that name? Какой смысл сейчас в твоем имени? Ну?! Говори!
Алена молчала.
— Так я тебе скажу. Ты думаешь, тебя выбрали «мисс» нашей области за твою красоту, за ноги твои немыслимые? Да таких ног у нас в области знаешь сколько? Или, может, за задницу твою? За сиськи? Так здесь есть посисястей! Нет, ты, Бочкарева, теперь лицо нашей области! Лицо, понимаешь! Люди увидели в тебе личность, талант, они поверили в тебя. Вот — даже дети, смотри…
Он развязал шнурки нотной папки, открыл ее и разложил на столике и вокруг него, прямо на земле детские рисунки, на которых Алена была изображена так, как она выглядела на конкурсе красоты — в роскошном, словно принцесса, платье, с короной на голове. Это были детские рисунки, но Алена на них была узнаваема, и под каждым рисунком большими и неровными детскими буквами было написано: ПРИНЦЕСА.
— Ты видишь? — требовательно сказал Марксен. — Дети считают, что ты уже принцесса! Люди выбрали тебя первой красавицей и лицом нашей области, и твой Андрей, между прочим, жизнью заплатил за этот выбор. А теперь посмотри на свое лицо! Ты на себя давно в зеркало смотрела? Иди посмотрись! Иди, иди!
Алена подошла к бочке с дождевой водой.
Из воды на нее смотрело опухшее, тяжелое, некрасивое лицо.
Алена долго смотрела на это свое отражение.
Марксен из-за столика и баба Фекла через кухонное окно наблюдали за ней.
— Через месяц в Москве конкурс «Краса России», — сказал Марксен. — Если ты не поедешь, ты предашь всю область и память Андрея. Но и поехать с такой будкой — извини…
Алена вдруг с силой наклонилась и разбила лицом свое отражение в воде.
