переполнена. Лимит поблажек, всепрощения преступных действий политических авантюристов и врагов народной Польши исчерпан. Пусть знают это те, кто подрыв экономики сделал орудием борьбы за свержение строя…»
Галина выключила радио. И так на душе кошки скребут от своих личных дел, а тут еще эта Польша! Может быть, из-за этой Польши отец допоздна торчит в Генштабе и приезжает домой в два часа ночи с красными, усталыми глазами? «Голос Америки» и французское радио, которые по вечерам слушала от безделья Галина, постоянно передают, что Советский Союз подтягивает к польской границе все новые и новые дивизии. Конечно, этим руководит отец – кто же еще? Но когда она спросила у него как-то: «Ну что, папа? Пора снова брать Варшаву? Тебе-то не впервой…» – он грубо оборвал ее: «Это не твое дело!» Что-то не ладится там у них наверху, чего-то явно выжидают или просто боятся, как бы не повторился в Польше Афганистан. Но может быть, этот Войцех Ярузельский сам наведет там порядок? Галина видела его несколько лет назад на вечере в Академии Генерального штаба. Неприятное, как у молодой лягушки, лицо, мокрые губы и потная рука, которую он протянул ей при знакомстве. Даже сейчас ее передернуло от отвращения. Она не любила мужчин с мокрыми губами. Но ну ее к черту, эту Польшу! Плохо им там жилось, что ли, этим полякам? У нас вон мясо по карточкам, молоко только для детей, да и то разведенное, за витаминами очереди в аптеках – и никто не бастует. Нет, ну их к черту, думать о них!
На площади Восстания Галя сделала правый поворот, наслаждаясь, как мягко и послушно мощный «волговский» мотор берет вторую скорость, потом третью.
Возле Театра киноактера садился в свою «Ладу» известный молодой актер Боярский, похожий на д'Артаньяна. На мгновение его большие карие глаза остановились на Галине, а потом его взгляд проводил ее, и она усмехнулась – нет, она еще в порядке! Она еще оч-чень в порядке! Красивая, стройная брюнетка в норковой шубке за рулем белой новенькой «Волги», жена генерала Юрышева! Бонжур, мадам Жизнь! Правда, парикмахерша Роза отговаривала Галю перекрашиваться в брюнетку, но она настояла – чем меньше она будет похожа на себя прежнюю, тем больше шансов, что Юрышев не вспомнит о ее изменах…
И все-таки, приближаясь к Арбатской площади, к массивному – вон, за площадью – зданию Генерального штаба, Галя чувствовала, как все тревожней становится на душе. Она взглянула на часы: без трех минут пять, 12 декабря.
Через минуту, обогнув Арбатскую площадь, она выехала на улицу Фрунзе и подкатила к парадному входу Генерального штаба. Здесь возле каменных, расчищенных от снега ступеней стояло с десяток черных служебных машин. Наверху, у массивных дверей штаба, дежурила усиленная воинская охрана – автоматчики в армейских бушлатах. А на мостовой стояли два милицейских майора-регулировщика с мегафонами в руках и грубо, нетерпеливо приказывали катившим мимо гражданским автомобилям: «Не останавливаться! Быстрей проезжай! Не останавливаться!»
Но Галине нужно было остановиться именно здесь. Она притормозила у бровки тротуара, и в тот же миг один из регулировщиков подскочил к ней, стукнул деревянным жезлом по крыше машины:
– Проезжай! Кому сказано?!
Галина опустила стекло дверцы машины, хотела что-то сказать регулировщику, но тот опередил ее:
– Я тебе счас фары повыбиваю! Проезжай, сволочь! Кому говорю?! – И снова ударил жезлом по крыше машины.
– Ты сам сволочь! – взбесилась Галина. – Ты у меня за эти слова…
– Что?! – грозно наклонился к ней регулировщик.
– Я дочка маршала Опаркова. Я приехала встретить отца и мужа. – Галина посмотрела ему в глаза и с мстительным удовольствием увидела, как майор тут же побледнел и обмяк.
– И-извините… – заикался он. – И-извините… Я… я не знал… 3-здесь з-запрещена остановка…
– Отойди… – сказала ему Галина, увидев, что по каменным ступеням Генштаба уже спускаются отец и Юрышев. Отец был в маршальской шинели внакидку, а Юрышев – в новенькой генеральской шинели с пустым правым рукавом, заправленным в карман. И – в усах и с явно намечающейся бородкой. Черт подери этого майора-регулировщика – даже с мыслями не дал собраться!
Отец и Юрышев перешли улицу и подошли к машине, отец наклонился к открытому окну передней дверцы.
– Извини, Галя, я не могу с вами поехать. Я должен остаться здесь…
– Но, папа! Я же заказала столик в «Арагви»! – взмолилась Галя, боясь с первой же минуты остаться с мужем наедине и даже избегая смотреть на него. – Ты же обещал, папа! Сережа вышел из госпиталя, получил генерала, мы должны это отметить!…
– Галя, есть вещи поважней, к сожалению. Завтра в Польше будет объявлено военное положение.
Она испуганно вскинула глаза на них обоих:
– Война?
Отец досадливо поморщился:
– Пока нет. Пока – просто военное положение. А там видно будет. Но к вам это не относится. Поезжайте в ресторан без меня и вообще – проведите хорошо этот вечер. Я вам позвоню… – И ушел, сутулясь больше обычного.
Галина замерла. Она смотрела, как Юрышев обошел машину, левой рукой открыл дверцу и молча сел рядом с ней на широкое переднее сиденье. Несколько секунд они сидели молча, не глядя друг на друга. У Галины не было сил повернуться к мужу и посмотреть ему в глаза. Наконец она сказала первое, что пришло в голову:
– Ты… ты решил бороду отпускать?
Он уклончиво пожал плечами.
– Куда поедем, Сережа?
– Кхм! – кашлянул он. И сказал хрипло: – Я… я хотел бы поехать на могилу сына.
У нее рухнуло сердце. Значит, он все вспомнил, все! Покорно положив руку на рычаг переключения скоростей, она включила первую скорость, отпустила левой ногой сцепление и медленно стронула машину. До Новодевичьего кладбища, где была могила сына, было не больше десяти минут езды.
19
«Человеческими условиями» называлась колония № 821-ОР для несовершеннолетних преступников, расположенная в бывшем монастыре в двадцати километрах от Москвы, на берегу озера Глубокое. Каменная древняя монастырская ограда была надстроена тремя рядами колючей проволоки и шестью вышками с часовыми. В бывшей церкви, уже давно лишенной креста и золоченого купола – вместо него была буро- коричневая кирпичная надстройка и черепичная, заваленная снегом крыша, – располагался цех по пошиву солдатских полушубков и рукавиц. А место алтаря занимал грязный киноэкран – раз в неделю обитателям колонии показывали здесь старые и воспитательные фильмы. В задних комнатах и в кирпичной пристройке были учебные классы, столовая и кабинет начальника лагеря полковника Емельяновой. Небольшое прицерковное кладбище было, конечно, давно разорено, а на каменных надгробных плитах намалевана несмываемой масляной краской всякая похабель – в основном мужские половые органы и надписи типа: «Все отдам за большой и горячий член!» Вообще таких надписей в колонии видимо-невидимо – в туалетах, в бывших монастырских кельях, где жили по восемьдесят заключенных девчонок возраста от 14 до 18 лет, в коридорах, на стенах рядом с кумачовыми транспарантами и плакатами «Ударный труд и отличная учеба – путь к свободе», «Береги честь смолоду», «Честным трудом вернем доверие Родины» и так далее. Под этими призывами и прямо на них регулярно появлялись грязные матерные частушки и похабные рисунки. Лагерное начальство вело неустанную охоту за анонимными художницами, но художеством этим занимались, по- видимому, все, и особенно доставалось призыву «Береги честь смолоду». Чего только не писали и не рисовали под этим призывом! За две недели пребывания в этом лагере Вирджиния по этим надписям,
