помнит Бобров:
Сашка веселился, а рядом с ним, закончив стирку грязной робы, усаживалась мать и глаз не сводила с сына. Трудно предположить, о чём думала Степанида в эти минуты, но наверняка, о чём-то радостном и светлом – на лице её не таяла улыбка. Сашка любил мать, из бригады приносил ей краюху хлеба, а когда удавалось, и немного пшена, выписанного в колхозах, что по тем временам было большим богатством – ведь в деревнях ещё пухли люди с голодухи.
Наверное, Степанида была бы счастливой бабкой. Сашка собрался осенью жениться на Дуське Бирюковой, боевой, как и он, девке, Дуська нравилась и Степаниде, они часто теперь сидели на порожках вместе. Дуська припевала под балалайку, а Степанида улыбалась, покачивая головой.
А у начала Сашкиной трагедии стоял механик Михаил Кузьмин. Тогда он был тоже молодой, чуть старше Сашки, но уже известный пьяница и забулдыга. Три года Кузьмин отслужил в армии, домой вернулся с двумя медалями, хотя мужики, когда заходила речь о Мишкиной службе, посмеивались: «Как же, держи карман шире, будет Мишка Кузьмин воевать. Он все эти годы арестантов охранял на Севере».
Видимо, на Севере пристрастился Мишка к водке, точнее, к спирту, которого, по его рассказам, было там «видимо-невидимо», хоть пей, хоть лей, хоть купайся в нём». Став механиком в МТС, – по блату получил эту должность от своего дяди-директора, – Мишка пристрастия к водке не бросил. Наоборот, колеся на «коломбине» – так он звал походную мастерскую, старый разбитый «газик» – по колхозам, Кузьмин умел обложить «оброком» и колхозных председателей, и самих трактористов. Сашка не мог простить ему, например, как в ивановском колхозе, где председателем была боевая, но абсолютно безграмотная Христя Никифорова, он «ломал комедь».
Дело было весной, надо срочно поднимать весновспашку, а Кузьмин утром приказал: трактора на прикол. Трактористы погалдели, но спорить с Мишкой не стали: себе неприятности, он и только он «железками»-запчастями распоряжается, ещё больше без дела простоишь. Как объяснил Мишка, надо было проучить строптивую председательшу.
Христя прискакала в поле на взмыленном коне часам к десяти. Ездила она верхом, была одета в армейские галифе, волосы под кубанкой, в руке плётка ремённая, – чем не казак! Соскочила с коня, подошла к Мишке, спросила грозно:
– Почему техника стоит?
– По вашей милости, мадам! Кто просил вас масло трактористам привезти, не я ли вчера? – ответил Кузьмин.
– Ну, просил, – умерила пыл Христя, – только на чём я тебе его привезу? Последний рыдван развалился…
– Значит, стоять будем… – Мишка ехидно засмеялся.
Христя долго ходила по полевому стану, щёлкала плёткой по хромовым сапогам, шевелила губами, наверное, в ругательстве, потом опять подскочила к Мишке:
– Слышь, Кузьмин, а сливочное не годится?
Кузьмин незаметно подмигнул трактористам, дескать помалкивай, ребята, подумал для вида, потом ответил:
– Если килограммов пять, то в самый раз будет…
Христя прыгнула в седло, огрела плетью коня, и тот пошёл намётом, разбрасывая грязь в разные стороны. Кузьмин ржал, хватаясь за живот, смеялись и трактористы. Только Сашка стоял понурясь и в этом всеобщем веселье не участвовал, а через некоторое время завёл трактор и уехал на загонку.
Христя прискакала из деревни часа через два, с марлевым узелком в руке. С торжественным видом, стремительно она подскочила к Кузьмину, протянула узелок, спросила заискивающим тоном:
– Слышь, Кузьмин, а четыре не хватит? Всю деревню обскакала – больше не нашлось. Бабёнки, видать, в заготовку посдавали, иначе бы выручили…
Мишка опять стал серьёзным, стоял насупленным, вроде размышлял, потом обратился к механизаторам:
– Если, братва, пожиже развести, как, может, натянем?
Братва загалдела, весело перемигиваясь:
– Должно хватить!
– В самый раз!
Мишка сбросил фуфайку, засучил рукава у клетчатой рубашки:
– А ну, мужики, давай заводи! Ты, Христина Петровна, теперь не беспокойся. Сейчас отряд весь в работе будет! Только вот…
– Что ещё? – спросила простодушно Христя.
– Да оно как, – Кузьмин переминался с ноги на ногу и на невысохшей земле оставался след в ёлочку от его резиновых сапог. – На сегодня, конечно, хватит, а на завтра, сама понимаешь…
Не надо было дальше говорить Христе, и она понимающе закивала головой:
– Ладно, ладно, завтра своих бабёнок настропалю, всё сделают…
В Ивановке после войны мужиков осталось наперечёт, овдовела деревня, может быть, поэтому ежегодно переизбирали бабы Христю председателем. И хоть была она женщиной горластой, с крутым характером, ценили её колхозницы за справедливость. Уж Христя не даст в обиду вдову, себе не возьмёт, а людям всё выложит, последним куском поделится. Как и все переносила она своё вдовство, да и двоих ребятишек надо на ноги ставить. И по первому зову Христи откликались люди и на дела тяжкие, и на займы разные, на поставки непосильные. Точно рассчитал Кузьмин – для своей «атаманши» ивановские бабы ничего не пожалеют, не то что масла, хотя маловато коров осталось в опустевшей деревне.
Христя дождалась, пока трактора покинула стоянку, ушли на пахоту, и, довольная, радостная, скакала снова в село, к своим «ополченцам», как она ласково величала вдов, за новым оброком. Кузьмин же подался в Осиновый Куст.
Кому Кузьмин загнал злополучное масло, может быть, на рынке продал, об этом он не распространялся, но вечером привёз в бригаду несколько бутылок водки, свежую щуку, буханку хлеба. Расторопного Кольку Астахова отрядил готовить уху, а сам смотался в деревенский магазин, купил несколько банок крабов.
– Самая мужская еда – эти крабы, – подначивал он трактористов.
– Почему, Миш, объясни?
– Девок после такой еды хорошо любить…
Ржала мужская компания, весело переглядываясь, и Мишка чувствовал себя героем, восседая за столом по-барски, командовал:
– А ну, плесни!
И, восторженные от дармовщины, так удачно добытой Мишкой, трактористы «плескали» своему кумиру в стакан побольше. Тот скоро захмелел, обводил сидящих за столом туманным взглядом, хвастался, растягивая слова:
– Завтра, братва, у нас то же будет. Только вы помалкивайте… Христя с ног собьётся, а масло нам поставит.
Сашка тоже сидел за столом, хлебал уху, но от водки наотрез отказался. Да и не научился он ещё водку пить. Кузьмин уставился на Сашку, долго ворочал отяжелевшим языком, потом, заикаясь, спросил:
– А ты-т че-го, как хмырь бо-лот-ный, си-дишь? На во-дку ду-ешь, да?
Сашка усмехнулся, но ничего не ответил, и это точно добавило прыти Кузьмину:
– Лы-бишь-ся, да?
