уборку, с полей плывёт запах свежеобмолоченной соломы. Даже рубашка приклеилась к телу, а он в валенках печётся.
– Проклятый ревматизм одолел, – уловив его взгляд, проговорил Николай Спиридонович, протягивая руку. – Заметил я, Женя: как уходит человек на пенсию, так на него болячки сыплются, как чирьи от простуды. Может быть, механизм какой в организме выключается? Как у трактора датчик?
– Не знаю, – засмеялся Бобров.
– Понятное дело, – продолжал Белов, – откуда тебе знать? Человек ты молодой, здоровый… Правда, вид у тебя не жениховский. Достаётся?
– Не без того…
– Агрономский хлеб тяжёлый, по себе знаю. Захотелось излить душу, и Бобров рассказал о сегодняшнем заседании.
– Да они что там, с ума посходили? – Николай Спиридонович даже привскочил, но, ойкнув, опять плюхнулся на лавку. – Степан лучший механизатор, землю нутром чует. Эх, временщики неумные, что ворочают. Ну и куда он теперь, Степан? Хорошего человека от земли отвадили…
– Узнаёте папку? – спросил Бобров.
Старик кивнул головой, и Евгений Иванович изложил ему своё решение – опубликовать заметки в областной газете.
– Нет, Женя, – Белов энергично замахал руками. – Я прошлый раз тебе об этом говорил и сейчас повторю: сам берись. Тебе и карты в руки. А наблюдения тебе дарю.
Они поговорили ещё несколько минут, и Бобров заспешил домой. Хотелось немедленно сесть к столу, написать резкую статью о бедах русского чернозёма, набатным колоколом напоминающего о своей незащищённости. И обязательно о судьбе Степана, чей труд мог бы сослужить добрую службу земле, если бы утвердить на ней крестьянина как рачительного хозяина.
Профилакторий открывали в конце августа. На исходе лета ещё иногда случаются такие дни, когда улягутся ветры, уютная тишь по-кошачьи мягко ляжет на усыхающую траву, на бурую стерню пустеющих полей, на успокоенный, жадно впитывающий про запас последнее тепло лес, готовящийся к долгой зимней стуже.
Именно такой день выдался в последнее воскресенье августа, и Егор, торопясь на Струительный, с удовольствием отметил: расстаралась погодка для такого события. Даже солнце, какое-то облегчённое, яркое, скользит плавно в небе, как по воде, пронзает тело насквозь, заряжает бурной энергией.
Профилакторий можно было открыть и раньше, но Егор не хотел отвлекать людей от уборки, хоть Елена и настаивала. Энергичной хозяйкой оказалась эта Елена Алексеевна! Даже с некоторой гордостью наблюдал Егор, как она торопила строителей, вникала буквально в каждую мелочь, с напором проталкивала в правлении свои проблемы. Видно, дал бог силу её локтям.
Но с доводами Егора о том, что не стоит будоражить колхоз в горячую пору уборки, она всё же согласилась. Правда, выговорила себе право забрать нескольких молодых колхозниц для работы санитарками и горничными.
– Этак, Елена, – смеялся Егор, – ты меня без доярок оставишь. Коров некому будет доить…
– Я не виновата, Жора, – она глядела на Егора ласково, но пронзительно, точно впиваясь в лицо, – сам пригласил… на работу. Теперь прислушивайся да помогай…
Егор кивал головой, с хрипом втягивал в себя воздух, будто в горло ему вонзились острые пальцы Елены. Но в душе был рад, что рядом оказалась эта женщина, милая и необходимая, как глоток освежающей влаги, и с ней самые неодолимые преграды можно проскочить легко, играючи.
После отъезда Ларисы стало проще исчезать из дома, и практически всё время Егор ночевал в профилактории.
Правда, он не хотел вызывать нездоровый интерес к своей персоне (слава Богу, и так хватает разговоров) и после работы ехал домой, чтоб и шофёр, и соседи знали и могли при случае подтвердить: Егор Васильевич – сама порядочность.
Егор с трудом дожидался темноты, суетливо расхаживая по гулким комнатам, а потом выводил из гаража машину, гнал в лес, вцепившись вспотевшими руками в руль, и точно растворялся до утра в густой мохнатой темноте.
Самыми тяжёлыми были утренние часы, когда оживало небо, наполнялось тёплым светом, и он проникал в домик Елены, струился по комнатам. Надо было вскакивать, торопливо бежать к машине, но, кажется, каждая клеточка тела протестовала, требовала покоя. Егор поднимался с большим трудом, начинал махать руками, словно разгонял перед собой зыбкую пелену сна, и становилось немного легче: оцепенение таяло под теплотой летнего утра.
Сегодня Егор ночевал дома, в тоскливых комнатах, где в каждом углу повисла скука, но всё равно выспался отлично. Впереди у него был напряжённый день, на открытие приедет много гостей, и ему надо быть добрым и энергичным, таким, каким его знают. Должен приехать и Безукладов. Два дня назад, когда ему позвонил Дунаев и пригласил к себе, Сергей Прокофьевич воскликнул радостно:
– Одолел?
– Да…
– Ну, тогда жди…
Одно смущало Егора – мало будет колхозников на этом празднике. Он хотел мобилизовать весь колхоз, но бригадиры воспротивились – уборка ещё не закончилась, в поле шёл осенний сев, скирдовка. Они в один голос просили не трогать людей.
– Ладно, – махнул рукой Дунаев, – и без вас обойдёмся. Вот конторских девчат мобилизуем.
Егор приехал на Струительный в половине десятого, а через полчаса собрались и гости. С удовлетворением наблюдал Дунаев, как к ограде бесшумно подкатывали легковушки. Значит, районные чины не погнушались его приглашением. Теперь скоро и Сергей Прокофьевич должен появиться.
Безукладов приехал в сопровождении первого секретаря райкома Выволокова, и это тоже легло на сердце тихой радостью. У Дунаева в последнее время отношения с ним складывались сухо, напряжённо, чувствовалась недоговоренность, натянутость, даже проскальзывали нотки раздражения. Егор часто размышлял о причинах этого недоверия, но видимых не находил и терялся в догадках. А может быть, про Елену «базарное радио» доложило? Так напрасно волнуетесь, товарищ Выволокин, можно и узаконить эти отношения. По крайней мере, кажется, к этому идёт дело. Лариса за полтора месяца даже три слова не написала, как в воду канула. Значит, будет у него право на свободу действий.
И всё-таки хорошо, что Сергей Прокофьевич притащил с собой секретаря, наверняка на банкете оттает душой Выволокин, отмякнет в присутствии высокого начальства, пойдёт на сближение. А Дунаеву это на пользу, с райкомом лучше жить в мире.
Снова поразила Дунаева Елена своей находчивостью и энергией. После того как Безукладов разрезал ленточку, она взяла инициативу, повела гостей показывать хозяйство. В ландышевого цвета халате казалась она какой-то по-весеннему лёгкой, изящной, и даже Безукладов с нескрываемым интересом поглядывал на неё и, наверное, больше восхищался её красотой, чем слушал.
Не растерялась, не смутилась Елена, когда Выволокин с ехидцей спросил:
– Сколько у вас сейчас, Елена Алексеевна, колхозников отдыхает?
Знает он всё, так ведь не удержался, захотел Елену, а заодно Дунаева в краску вогнать. Но она ответила с достоинством:
– Москва не сразу строилась. Будут и отдыхающие. Вот Егор Васильевич подвёл немножко, затянул уборку.
Гости удовлетворённо засмеялись, и сам Выволокин не удержался от улыбки, а Сергей Прокофьевич спокойно пророкотал:
– Ну, отдыхать всегда найдётся кому. В крайнем случае, горожан подошлём. Они до отдыха охочи…
Потом был банкет прямо на воздухе, в тенистой рощице на берегу озера, где предусмотрительный Кузьмин сбил столы, накрыл их белоснежными скатертями – чем не ресторан! Мужчины вслед за Безукладовым сняли пиджаки, с аппетитом уплетали ароматные шашлыки, хвалили хозяина. И Сергей Прокофьевич не удержался: поднял тост за людей, которые украшают землю делами – «за дорогого Егора
