В школе, естественно, директрисы не оказалось (кому охота так рано тащиться в каникулы в пустые классы). Бобров и Лариса долго бродили по заледеневшей дорожке вокруг здания, радостно болтали о том о сём. Но когда Лариса рассказала о вчерашнем визите Дунаева, о его словах насчёт имущества, Евгений скрипнул зубами от злости:
– И что же ты ответила?
– Сказала, чтобы не беспокоился за своё материальное благополучие. Я в его шмотках не нуждаюсь, как впрочем, и во всём остальном…
– Ну и правильно… – облегчённо вздохнул Бобров.
Через несколько минут появилась Ангелина Петровна. Бобров не видел директрису давно, и сегодня она показалась ему какой-то похорошевшей, с лёгкими пушистыми волосами, выбивающимися из-под шапки, прозванной женщинами «бояркой», с разрумяненным быстрой ходьбой и лёгким стылым ветерком лицом. Ангелина протянула пухлую, обжигающе-горячую руку Евгению Ивановичу, а с Ларисой радостно расцеловалась. Потом она повела их в кабинет, и всё говорила, не останавливаясь, как коллектив школы переживал уход Ларисы. Глаза её сияли.
– Вот видишь, а ты боялась, – вмешался Бобров, и Ангелина Петровна замолкла, непонимающе уставилась на Евгения Ивановича. А он заговорил о цели их прихода в школу, о намерении соединить свои судьбы.
Ангелина Петровна весело хлопнула в ладоши, поправила непослушную седую прядь.
– Да вы даже представить себе не можете, Лариса Фёдоровна, какая это для меня радость. На днях Серафима Дмитриевна – вы её знаете – в декрет уходит. Значит, будет кому заменить. И вас, – директриса посмотрела на Боброва, – мы тоже в школу приглашаем. У нас коллектив женский, даже простого учителя труда подобрать не можем. Пойдёте, Евгений Иванович? Всё равно вы теперь вроде как не у дел остались…
– Евгению Ивановичу рано о работе думать, – возразила Лариса, – ему лечиться надо, здоровье укреплять…
– А я и не тороплю, – Ангелина Петровна говорила быстро, точно боялась, что её не выслушают до конца, – время терпит, только поправляйтесь… Мы вам такую нагрузку навалим – не продыхнёте. Будете у нас уроки труда, машиноведения вести. Небось устройство трактора и сельхозмашин не забыли?
– Не забыл, – рассмеялся Бобров. Ему нравился этот разговор. Он вспомнил вдруг своего институтского преподавателя механизации Чиркина, сухого, поджарого, с морщинистым худым лицом человека, любимца студентов. Именно с Чиркиным ездил Бобров во время студенческих каникул на целину убирать урожай и, наверное, за серьёзность, пытливый ум тот назначил Боброва бригадиром комбайнёров.
Евгению Ивановичу вспомнились широкие, безбрежные целинные просторы и бескрайние разливы пшеницы, колышущейся под тугим степным ветром. Он ощутимо почувствовал дурманящий запах полыни, сухой соломы, обжигающая прокалённая степная жара вдруг снова словно пахнула в лицо. Боже, какое это было счастливое время! Даже работа, тяжкая, изнурительная, почти двадцать часов в сутки, казалась тогда праздником.
Бобров быстро освоил комбайн (за что он по сей день благодарен Чиркину), и скоро по намолоту обогнал даже опытных совхозных целинников, чем вызвал у них неподдельную зависть. Но самой высокой оценкой были одобрительные слова Чиркина:
– Из тебя хороший хлебороб будет, Женя!
Эх, ошибся ты, дорогой учитель, хоть нет в том вины ни твоей, ни его, Боброва. Нет нынче нужды в преданных земле работниках, если даже такие хлебопашцы, как Степан Плахов, орудуют сейчас не в поле, а в столярной мастерской, сколачивают гробы да ладят скрипучие табуретки.
А впрочем, почему ошибся Чиркин? Ошибся не он, а те, кто держит крестьянина, как ретивого коня, в узде. Николай Спиридонович Белов вспоминал в своих записках слова Ленина – «не сметь командовать крестьянином!» А на практике люди, именовавшие себя ленинцами, только тем и занимались, что выкручивали руки кормильцу России, душили его голодом и налогами.
Евгений Иванович вспомнил рассказ матери о судьбе Ивана Александровича Шатских, который жил на их улице. Весной сорок седьмого у него умерла с голода жена, и он в отчаянии пошёл в саманную хатку, стоящую напротив дома, приладил верёвку к стропилам, подставил табуретку, и всё, конец… Схватила петля тугим узлом шею, и ещё одна жизнь оборвалась нелепо, сломалась как спичка. Их и похоронили вместе с женой, в одном большом гробу, и они лежали, скрестив на груди узловатые, натруженные извечной крестьянской работой руки.
Говорят, общество живёт так, как живёт в нём крестьянин. А он живёт пока плохо, это Бобров видит каждый день. И что самое обидное, вроде даже не ропщет, смирился со своей долей, как смиряется вол с ярмом на шее. Молодёжь, и та, придя в сельское хозяйство, быстро свыкается с этой обречённостью, становится в лучшем случае равнодушной, а в худшем – запивает, топит в водке тоску и безрадостность бытия.
Обо всём этом думал сейчас Евгений Иванович, размышляя над предложением директора школы. Он долго молчал, а она с нетерпением поглядывала на Боброва, пытаясь распознать его мысли. Наконец Бобров сказал:
– Согласен, Ангелина Петровна, но только имейте в виду: на работе я человек тяжёлый, с причудами, вдруг какой-нибудь фокус выкину. Не побоитесь?
– Не побоюсь, – засмеялась директриса. – Мне с тяжёлыми людьми легче работается.
Они договорились, что выйдут на занятия числа десятого, как раз к началу четверти. Пока же Ларисе Фёдоровне надо съездить в Рязань, оформить расчёт, ну а Боброву – окончательно окрепнуть да и помочь ей в переезде.
Из школы возвращались довольные. На улице потеплело, мутное, какого-то морковного цвета солнышко выкатилось из-за туч, зависло невысоко над головой – и утренняя тишина развеялась, на сельских улицах загомонили петухи, день наполнился светом. Лариса была необычно разговорчива, похоже, исход разговора с Ангелиной Петровной наполнил её радостью, и всё в ней сейчас, как вино в бокале, пенилось и искрилось.
Но, видимо, приятное в этот день ещё не кончилось. У калитки Бобров увидел высокую подтянутую фигуру в оранжевом лыжном костюме и поначалу даже оторопел. Откровенно говоря, сегодня не хотелось больше ни с кем встречаться, остаток дня хорошо бы провести с Ларисой, может быть, даже уйти в лес, где сейчас так здорово пахнет снегом и хрустальной свежестью струится воздух.
Но, приблизившись к дому, Бобров узнал в лыжнике Николая Артюхина и обрадовался. Николай довольно хмыкнул, расплылся в улыбке, и на небритых щеках засеребрилась щетина. Он радостно протянул руку Боброву, сдержанно поздоровался с Ларисой и начал объяснять:
– Лыжный кросс мы затеяли со студентами по поводу Нового года. А я вот от группы отстал и решил старого друга навестить. Не возражаешь?
– Скажешь тоже! – засмеялся Бобров. – Милости просим. И знакомься заодно – моя жена Лариса…
Артюхин ещё раз протянул руку Ларисе, хмыкнул с нескрываемым удивлением, но ничего не сказал, только во взгляде было изумление: мол, ну и обормот ты, Бобров, жён меняешь, как перчатки. Николай хорошо знал Любу, и ему теперь эта новость – как снег на голову. Но не объясняться же при Ларисе, и Евгений Иванович, выдержав испытующий взгляд Артюхина, пригласил его в дом.
– А скажи, пожалуйста, Николай, лыжнику можно выпить чарку вина за Новый год со старым другом, а?
– Одно знаю, – в тон ему улыбнулся Артюхин, – что с точки зрения спортсмена это плохо. Но вот за встречу с другом да ещё сразу после Нового года – с превеликим удовольствием. Как это в анекдоте? А, вспомнил… У попа спрашивают, может ли он стакан водки с утра выпить. «С утра?» – с удивлением спрашивает батюшка. – «Да». – «Без закуски?» – «Да». – «До заутрени?» – «Да». – И поп отвечает: «Да с удовольствием».
Кажется, Лариса начала входить в роль хозяйки, и с её помощью Бобров быстро собрал на стол, налил две рюмки – для неё и Артюхина, а свой стакан наполнил компотом. Николай удивился.
– Не могу, – просто сказал Бобров, – только несколько дней как из больницы.
