вспотевшую лысину и без приглашения затопал в зал.
Покрутится, покрутится дорогой сродственничек, а он ему сразу голову придавит. Говорят, даже самых ядовитых змей лучше всего хватать за голову. А шуба эта – та же петля на толстую шею Дунаева.
Кузьмин уселся на диван и спросил, опять не без злой подначки:
– Ну как ты, племянница, обжилась здесь?
Но Елена ответила спокойно:
– Обжилась… Спасибо тебе, дядя…
– Знаешь, как у нас один мужик говорил? «Спасибо – это дорого, мне бы четвертиночку», вот так- то.
– И за четвертиночкой дело не станет, – засмеялась Елена.
В груди у Кузьмина всё кипело: дура она, что ли, не понимает, что вокруг творится? Врезать бы ей про их с Дунаевым дела, пусть знает, и как шуба досталась, и на какие деньги приобретена! Он стрельнул холодным взглядом в Елену – ладно, сейчас не до женских слёз, не тем голова должна быть занята. Вздохнул, тихо сказал:
– Да не за выпивкой я сегодня пришёл, Лена. Дело у меня к Егор Васильевичу, неотложное дело…
– До завтра не терпит?
– Нет, такое срочное…
– Ну, тогда жди, а я ужином займусь. – И Елена пошла на кухню.
Кузьмин сидел и думал: надо давить на Дунаева, давить со всей силой, иначе хана, ждёт тебя, гражданин завхоз, небо в узкую клетку. И когда на пороге появился председатель, он весь напрягся, глянул исподлобья – не пьян ли? С пьяным какой разговор – всё равно что воду в ступе толочь.
Но Дунаев, кажется, был трезв, прошёл в зал, протянул Кузьмину руку.
– Ну, будь здоров, Михаил Степанович! В гости?
– Гость из меня плохой, Егор Васильевич, вроде татарина…
– Почему это?
– А вот сейчас узнаешь…
Он полушёпотом рассказал о вызове к Дубикову, спросил угрюмо:
– Что делать будем?
– Думать, – спокойно ответил Дунаев. Был он сейчас розовощёкий, весь пышущий жаром, и Кузьмин понял, что баня всё-таки была, только, может, без больших возлияний, и, похоже, председатель не до конца вник в ситуацию. Нет, так не пойдёт. В глазах Кузьмина полыхнул злой огонь.
– Думать, думать – давно надо было думать! – прошипел он. – А теперь оба загремим!
– Почему же это оба? – ухмыльнулся Дунаев.
– А ты как хотел, чтоб я один парился?
Председатель поморщился:
– Давай договоримся, Михаил Степанович! Каждый свой ответ должен нести. Как там: Богу – богово, кесарю – кесарево, а сейчас ещё добавляют: слесарю – слесарево…
Кузьмин вздрогнул: ишь ты, умник! Ну нет, сейчас он охолонит его немного. И завхоз заговорил про шубу Елены, про то, что придётся, должно быть, сказать на суде всю правду, от начала и до конца…
– Ну и дураком будешь, – с презрением проговорил Дунаев. – Ты только представь на секунду: сажают тебя и меня на одну скамейку – и кто нас выручит, чудак? Загремишь вместе со своими фронтовыми наградами да и меня, свою надёжную защиту, завалишь. Ты мозгами пораскинь, подумай…
Если разобраться, в словах Егора есть доля истины. Но, с другой стороны, кто гарантию даст, что не забудет о нём Дунаев? Может, уже на следующий день из памяти выкинет, и тяни Кузьмин лямку, хлебай тюремную баланду.
Об этом он и сказал председателю, а тот посмотрел насмешливо, недобро хохотнул:
– Никогда не думал, что в голове у тебя мякины столько! Да какой же мне резон тебя в беде бросать? Это и не по-человечески даже, тем более – не по-родственному. Не трясись, завтра же кое-куда поеду, начну хлопотать.
И Кузьмин вздохнул, потом проговорил, запинаясь, как школьник:
– Да я ведь на твою помощь и рассчитываю только, Егор Васильевич! Понимаешь, взяли за жабры мильтоны эти…
– А из тебя и душа сразу вон?
– Ну, живот смерти боится…
– Эх ты, фронтовик!
Дунаев с нескрываемой брезгливостью посмотрел на Кузьмина и крикнул:
– Лена, что там с ужином?
– Давно готов, – отозвалась с кухни Елена. – Вас дожидаюсь.
Дунаев толкнул Кузьмина в плечо: «Пошли!»
Они выпили по рюмке обжигающе-холодной водки, и Кузьмин ожил окончательно, к вискам прилила теплота, лицо помягчело, отхлынули гнев и обида. Видать, и правда, наложил он в штаны от страха, а Дунаев – тот быстро оценил обстановку и теперь обязательно что-нибудь придумает.
Домой Кузьмин возвращался поздно, покачиваясь от выпитой водки, но на душе уже было не так тревожно. Ладно, он ещё себя покажет и сопляка этого, Дубикова, заставит попрыгать перед ним…
А Дубиков получил ордер на арест завхоза через неделю. Прокурор всё тянул, ссылаясь на занятость, но наконец сказал:
– Ну ладно, бери своего Кузьмина. Кажется, тихо пока.
Дубиков в душе чертыхнулся: так вот чего боится прокурор – огласки, шума. Интересный человек, ничего не скажешь…
Глава одиннадцатая
Звонок в кабинете Безукладова раздался тревожный, даже какой-то раздражённый. По этому телефону, напрямую, минуя секретаршу, Сергею Прокофьевичу могли звонить только самые близкие люди: жена, дети, друзья. Сейчас был междугородный звонок, и Безукладов почему-то подумал: Дунаев, никто больше в районах не знал этого номера. Это и в самом деле был Дунаев, и его бодрый, напористый голос загрохотал в трубке:
– Здравствуй, Сергей Прокофьевич! Я не вовремя?
– Нет-нет, говори, – Безукладов плотнее прижал трубку к уху – в кабинете сидел Кудрявцев.
– Мне очень нужно с вами встретиться, – уже тише сказал Егор, и секретарь понял, что у Дунаева неприятности.
Он покосился на Кудрявцева, буркнул:
– После обеда устроит?
– Конечно.
– Ну тогда жду.
Егор появился ровно в два часа. Безукладов предполагал увидеть его растерянным, встревоженным, но Дунаев вошёл в кабинет по-солдатски энергично, крепко пожал руку, и секретарь обкома понял, что этот человек умеет владеть собой. Егор начал внешне спокойно рассказывать о Кузьмине, о его аресте, и только мелкая дрожь в руках выдавала его волнение.
Вопреки предположениям Безукладова, дело казалось пустяковым. Он поднял трубку, позвонил генералу в управление внутренних дел, попросил его завтра зайти, а потом спросил:
– Ну что, доволен? Может, ещё прокурора подключить? – И, не дожидаясь ответа, нажал кнопку селектора и попросил секретаршу вызвать прокурора на пять часов вечера. – Теперь успокоился?
Они поговорили немного о колхозных делах, и Безукладов вдруг подумал: а не сам ли Дунаев влип в эту историю? Спрашивать в лоб не хотелось, и тогда он заговорил о председателе райисполкома
