так миленько открыты…
– Ужас, – вздохнула Инна.
– Ты что-то не в себе, подруга. И бледная. Что, наш всю кровь высосал? – усмехнулась Алиса.
Шефа в редакции боялись. Шуточки насчет его вампирской сущности передавались от сотрудника к сотруднику дрожащим шепотом. Больше всего доставалось Инне – как единственной неинициированной.
Если бы не рекомендация Генриха, Инну бы сюда, конечно, не взяли. Неинициированная, да еще без опыта работы… Независимо от журналистских способностей, дорога у нее была одна. В малотиражную оппозиционную газетку, из тех, что бесплатно раздавали у метро. Впрочем, как раз там статью о новом законе опубликовали бы с радостью...
...В первый же день работы Инна узнала о личном баре шефа, заполненном марочными бутылками с охлажденной кровью девственниц; о прикованных цепями живых жертвах в подвальных изолированных комнатах – на случай, если главреду захочется глотнуть свеженького и горячего напитка.
– Глупости, – рассмеялся Генрих, когда Инна поведала ему о редакторских сплетнях. – Неужели ты думаешь, Владлен такой дурак, что станет так по-идиотски нарушать закон? И зачем?
– Но ведь так... э... вкуснее?
– Вкуснее, – согласился Генрих, и Инне почудилось, что он смотрит на ее шею...
***
В гостиной мертвенно-синим светом мерцал телевизор. Мама сидела в кресле, поджав ноги, кутаясь в толстый пуховой платок. Наверное, мерзла – как всегда, когда Генрих был дома. Отчим Инны развалился в соседнем кресле, забросив ноги на стул. Его рука лежала на подлокотнике маминого кресла.
Инна как-то спросила:
– Мам, зачем ты вышла замуж за вампира?
– Ну, знаешь, – мама отвернулась от пытливого взгляда дочери. – Он меня любит...
Инна замерла у двери, наблюдая, как сильные пальцы отчима по-хозяйски поглаживают тонкую и безвольную мамину ладонь. «Любит, – подумала Инна, сжимая зубы. – Как же я его ненавижу…»
– Переключи, – тихо попросила мама.
– Не хочешь слушать, что скажет наш президент?
– Ваш президент. К тому же понятно, что он скажет… И понятно, для кого этот закон.
– Оля...
– Что Оля? Тебе ли не знать, кто пишет эти законы, – мама вырвала у Генриха руку, спрятала ее под платок. Съежилась еще больше.
– У нас демократия, Оля. Выборы. Десятки партий...
– Да уж. А рассмотришь их внимательнее – все то же. Вот, объединенная партия оборотней, вроде разные морды – и лисы, и рыси, и гиены. А в главарях кто? Ваши. Вампиры. Разве что с двумя инициированными ипостасями: своей и звериной...
– Не в главарях, а в руководителях. Ты ведь не про банды говоришь.
– Какая разница? А вон, в партии дриад вампир юрисконсульт. Главари... ну, лидеры в транс-медитациях ветками сплетаются, общий дух за советом к мировому древу отправляют, а этот юрист быстренько черновики предложений кропает. И ловко получается – формулировки возвышенные, о спасении мира во всем мире, о помощи нуждающимся слоям населения… А суть все та же. Ваша.
– Ну а что же тогда дриадский лидер подмахивает это все одной левой веткой?
– Может, он этой медитацией просветлен, коварство распознавать не умеет?
– А может, умеет, да не хочет? Может, он боится, не хочет проблем на свою крону, а?
– Ну, может. Откуда я знаю, что растениям нужно...
– Растениям, Оля, нужно то же, что всем. Воздух, вода, пища. И чтоб топор к шее не подносили. Но когда желания и стремления ограничиваются только этим, нужно быть готовым к тому, что для прочего найдется лесник. И он будет устанавливать свои законы.
– Ты хочешь сказать, что это такая мировая справедливость?
– Да. Потому что сейчас так есть. Более того, потому что так было всегда. И пока ты живешь в этом мире и в этой стране – это твоя справедливость тоже. И твои законы. И твой президент.
– И ты всегда будешь прав, – вздохнула мама. – И такие, как ты.
– Да, – ответил Генрих. Отыскал мамину руку, спрятавшуюся в теплой норке платка, как маленького зверька, и снова крепко и по-хозяйски сжал в своих пальцах. И по быстрому взгляду отчима, брошенному назад, Инна поняла, что он ее чует. И что все это было сказано не только для мамы, но и для нее.
Инна отступила на цыпочках в коридор, дрожа – но теперь уже не от ненависти, а от страха. И отчаяния...
***
Инна допоздна засиделась на работе. Статья не получалась.
Поп-рысь Анжелика Витт насмешливо скалилась с рекламных фотографий острозубой улыбкой. Усыновленный мальчик доверчиво прижимался к ней, заглядывал в лицо, едва тронутое изменением, – острые ушки с пушистыми кисточками, профессиональный макияж, подчеркивающий раскосые желтые глаза. Почти человеческое лицо. Почти.
Интересно, кем он станет, подумала Инна. И что почувствует, когда узнает о причине смерти родителей, разорванных по дороге домой оборотнями. Такими же, как его приемная мать. Разорванными просто потому, что оказались на улице позже запрещенного часа. Как он будет после этого относиться к Анжелике Витт? Сможет по-прежнему называть ее мамой? Или к тому времени сам станет таким же? Ведь, по последним исследованиям, на результат инициации влияет не столько наследственность, сколько воспитание... А если примут закон об отмене ограничений, это произойдет значительно быстрее – и тогда на улицах может совсем не остаться человеческих детей... Потому что дети не боятся инициации. Они весело играют на улицах в вампиров и оборотней, оставляя неудачникам и слабакам скучные роли людей. Копируют большой мир взрослых. Разреши им инициацию – они так же весело и играючи побегут туда наперегонки...
Страх инициации приходит позже. Когда взрослеешь. Тогда начинаешь бояться... Чего? Что неверно выберешь облик? Или что не сумеешь пройти инициацию и получить тот облик, о котором мечтаешь?..
«Я не боюсь, – подумала Инна. Я просто не знаю, чего хочу...»
Сережа ждал возле редакции. Вертел в руках бордовую розу на длинном стебле. Напряженно улыбнулся при виде Инны, протянул цветок, коснулся на секунду Инниной ладони горячими пальцами.
На этот раз Инна старательно избегала безлюдных мест.
Они с Сережей съели по мороженому в своем любимом кафе; побродили по пешеходной улице, останавливаясь послушать музыкантов, посмотреть переливы воды в фонтане и гибкие танцы бродячих артистов. Инна чувствовала тепло Сережиной руки, лежащей на плече, и ни разу не ощутила прикосновения когтей. Его взгляд, который Инна тоже чувствовала почти все время, был прежним – внимательным и нежным, без звериной огненной поволоки... Как будто примерещился тот осенний вечер в парке... Как будто – все по-прежнему... Инне очень хотелось в это поверить, и она поверила.
А потом спохватилась, что уже очень поздно.
– Я тебя провожу, – сказал Сережа.
«А как ты сейчас сможешь?» – хотела спросить Инна, но осеклась. Послушно согласилась:
– Хорошо.
– Через три квартала, за поворотом, горячий яблочный пирог с корицей. Ты ведь любишь? И свежий кофе. Зайдем?
– Откуда ты знаешь? – удивилась Инна.
– Чую, – усмехнулся он. Тонкие крылья носа чутко дрогнули, Инне почудилось, что и сам нос удлиняется, вытягиваются скулы, обрастая рыжей шерстью. Инна торопливо отвела взгляд.
– Ты бы знала, как это здорово, – неожиданно возбужденно сказал Сережа. Легонько сжал Иннино плечо. – Так чуять запахи. И вкус. Тысячи новых оттенков. Как будто ты видел мир черно-белым, как в старинных фильмах, а потом вдруг прозрел. Это так красиво. Так восхитительно вкусно. Как свежеиспеченный яблочный пирог по сравнению с засохшей коркой хлеба. Понимаешь?
