собственные гены и таким образом получать собственные белки. Так что бедная Милли сама изготовила орудие своей казни.
– Значит, эта штуковина каким-то образом высвободилась во время пожара… И что? Как ты думаешь, что там произошло?
Доктор, погруженный в размышления, вернулся к еде, все еще ничего не замечая вокруг себя.
– Это был вирус. Как я говорил, вирусы проникают в клетки. Иными способами внести ДНК в клетки практически невозможно. Поэтому они воспользовались вирусом, правда добавив в него хитроумно измененную информацию. Шестнадцать генов, гарантировавших превращение клетки в раковую. Когда это высвободилось – скорее всего, разбилась колба или порвался зараженный защитный костюм, – эта штука распылилась по всей лаборатории, словно аэрозоль, и ею нетрудно было надышаться.
– Вот Милли Суит и надышалась.
– Милли Суит и, возможно, Робин Тернер. После его смерти у него обнаружили рак на начальной стадии.
– Но они надышались этим почти два года назад. Не понимаю, почему рак у них не проявился раньше.
– Я и сам думал об этом. Ответ, вероятно, кроется в короткой цепочке ДНК, которую нашла Белинда. Спусковой крючок. Если угодно, выключатель онкогенов. Пока выключатель не щелкнет – вирус спит. Он просто ждет своего часа в каждой клетке тела.
– А выключатель? Что приводит его в действие?
– Температура сорок градусов по Цельсию.
– Почему именно сорок?
– Все очень просто. Это позволяет отследить начало эксперимента. В данном случае, однако, на спусковой крючок никто специально не нажимал. Милли заболела гриппом, у нее поднялась температура, и через неделю она умерла, превратившись в самую настоящую биологическую модель рака. Ирония судьбы.
– Так, значит, кашу заварили, чтобы скрыть этот вирус?
Доктор молча кивнул, меланхолично доел все, что оставалось на тарелке, и затем с удивленным видом посмотрел в нее, словно изумившись тому, что больше ничего не осталось.
– Очень и очень вкусно, просто замечательно! – произнес он таким тоном, словно вовсе не понял, что же он все-таки съел.
«Вечерняя смена» Люка закончилась, и он отправился домой, к семье, оставив Беверли в одиночестве. Она ненавидела такие моменты, когда все преимущества свободной жизни превращались в ничто и она оставалась наедине со своим стыдом и своими страхами. Страхами одинокой женщины. Темная комната, еще хранившая запах мужского тела, пробуждала в ней слишком много воспоминаний и оставляла слишком мало надежд. Ночь становилась для нее временем, когда желания ничего не стоят, а сожалений – полная чаша. Бессонница, словно старуха-смерть, ухватила ее своей костлявой лапой за самое сердце, и не было даже необходимости сжимать его, ибо оно и без того окоченело от холода, темноты и одиночества.
Эти приступы депрессии накатывали на Беверли все чаще и становились все более невыносимыми. Особенно острыми они сделались после поражения, которое она потерпела в деле Никки Экснер, когда ее уверенное возвышение по карьерной лестнице внезапно было прервано. Удивляться тут нечему – чтобы двигаться вперед, нужно ежедневно доказывать свою состоятельность. Все существование Беверли Уортон основывалось на переработке жизненной энергии – ее самой, ее коллег и даже ее врагов – и обращении этой энергии в материю своего успеха. Нет успеха – нет жизни. Простое уравнение, как E=mc², и такое же мощное, такое же емкое, такое же незыблемое.
Она присела на кровати, ощущая легкую боль в промежности. Все-таки Люк славный парень. Она включила бра над кроватью и посмотрела на свое отражение в зеркале на противоположной стене. «Что ты собираешься теперь делать со своей жизнью?»
Это был не тот вопрос, на который хотелось искать ответ в три часа ночи, но вопрос был задан, и отмахнуться от него оказалось не так-то просто. Время убегало от нее. Получив назначение в команду Ламберта, она восприняла это не только как наказание за прошлые грехи, но и как шанс начать все сначала.
Проблема состояла в том, что Ламберт и не собирался скрывать, что смотрит на этот вопрос иначе. Он не желал видеть ее в своей группе, с самого начала решив, что Беверли неисправимо плоха, и не собирался тратить силы и время на ее перевоспитание. Если он и замечал ее, то лишь для того, чтобы в очередной раз помянуть всуе ее промежность. Беверли не была наивной девушкой. За годы службы в полиции ей не раз доводилось встречать людей, похожих на Ламберта, но прежде они всегда оказывались бессильны против нее. Уортон была не только сексуально привлекательной женщиной, но и обладала репутацией толкового полицейского. Как только ее репутация оказалась запятнанной, Беверли стала уязвима.
Конечно, всегда есть возможность проявить «сговорчивость»…
Теперь она лишилась не только репутации, но и возможности ее восстановить. И никто не домогался ее «сговорчивости».
Черт! Она тут же отбросила это слово. «Называй вещи их именами, девочка». Готовности лечь под кого угодно.
Было время, когда ей не требовалось прибегать к подобным эвфемизмам, когда она легко и свободно употребляла более точные выражения. Боясь, что сейчас расплачется, она взяла с туалетного столика бумажную салфетку и высморкалась, словно это могло остановить слезы. Беверли встала, накинула халат и отправилась на кухню за виски. Отыскав початую бутылку и перестав жалеть себя, она уселась в гостиной и принялась думать, как ей быть со всем этим дальше.
Ламберт только и ждет удобного случая, чтобы избавиться от нее, и ее единственный шанс в борьбе с ним – довести дело «Пел-Эбштейн» до конца. До победного конца. Три, может, четыре смерти за месяц – этого уже вполне достаточно, чтобы задаться целью установить истину. И какие смерти! Беверли повидала немало людей, отправившихся в мир иной, видела жестокость убийц и изобретательность самоубийц, обыкновенные и, если так можно выразиться, уникальные способы ухода из жизни, но то, что произошло с этими людьми, представляло собой далеко не ординарный случай. Подробности смерти других экс- сотрудников злополучной лаборатории, которые сообщил ей Люк, были хотя и скупыми, но весьма интригующими.
Прежде всего, не осталось тел. В первом случае бедную девушку взрывом газа разнесло в клочья, во втором – молодой человек просто исчез, растворился в воздухе, оставив подружку гадать, куда он подевался. В третьем французские жандармы также пришли к выводу, что бедняга мертв, – показания свидетелей наводили на мысль о похищении.
Во-вторых, даты. Временная разница между гибелью девушки и исчезновением молодого человека составляла несколько дней, как будто смерть сперва навестила одного, а затем отправилась к другому. В довершение всего пропал Карлос Ариас-Стелла, и хотя его подруга пребывала в уверенности, что тот ее бросил, Беверли пришла к куда более печальному выводу.
А какой вывод можно сделать относительно Штейна? Исчез два года назад, и с тех пор о нем ни слуху ни духу – никто не видел его и никто ничего о нем не слышал. Что бы это могло значить? Не мертв ли он тоже? Или жив-здоров, в отличие от своих бывших коллег?
Все эти «несчастные случаи» имели место в разных странах, и каждый из них в отдельности не выглядел чем-либо подозрительным. Профессиональный опыт подсказывал Беверли, что первым делом она должна расследовать эти случаи, интерпретировав их как результат заговора с целью устранения лиц, перечисленных в списке. Одновременно с этим необходимо как можно скорее отыскать Карлоса и Штейна. Без поддержки Ламберта у нее не было возможности осуществить первое, тогда как официальное расследование не позволяло сделать второе. Ламберт же, скорее всего, поступит следующим образом: либо, получив от Беверли всю информацию, воспользуется ею самостоятельно, отстранив инспектора Уортон от расследования и присвоив лавры победителя себе, либо положит дело под сукно, использовав допущенные Беверли нарушения для того, чтобы навсегда лишить ее перспективы служебного роста.
