Доктор наконец сделал несколько шагов по направлению к нам, с явным облегчением вырываясь за пределы Марининой благодарности, угрожающе сгущавшейся с каждой секундой — казалось, еще мгновение, и она бросится перед ним на колени или, чего доброго, начнет целовать ему руки.
— Не волнуйтесь, все с ним будет в порядке. Небольшое воспаление есть, но под воздействием местных антибиотиков скоро все заживет, при нормальных обстоятельствах я бы назначил еще и внутрь, но запасы мои очень ограничены и могут потребоваться для куда более серьезных случаев. Мои поздравления тому из вас, кто его зашивал, — шов хороший, аккуратный, чувствуется крепкая мужская рука, — и тут он, любезно улыбаясь, почему-то посмотрел на папу, который все так же хмуро кивнул в сторону Иры, стоявшей тут же, с мальчиком, опасливо выглядывающим из-за ее ноги:
— Вообще-то это она шила.
— О! — сказал доктор и посмотрел на нее. — О, — повторил он, когда она подняла глаза, и целых две или три минуты больше ничего не говорил.
— Послушайте, — вставил вдруг Сережа, — Павел Сергеевич, да? — Тут доктор оторвал от Иры взгляд и часто, приветливо закивал. — Что вы вообще здесь делаете — вдвоем, в таком месте и в такое время? Куда вы едете? Откуда?
— А потому что вожжа кому-то под хвост попала, — нависая над плотным плечом доктора, сообщила внезапно возникшая из темноты вытянутая Колина физиономия, и доктор засмеялся:
— Николай, безусловно, несколько склонен к красочным эвфемизмам, но тут, боюсь, он совершенно прав. Именно что вожжа, — и, перебивая друг друга, они принялись рассказывать — точнее, говорил в основном доктор, а мрачный Коля в случаях, когда ему казалось, что рассказ неполон, вставлял несколько слов от себя: о том, как почти три недели назад, уже после того, как пришло известие, что Москва и Питер закрылись на карантин, главврач больницы, в которой оба они работали, долго говорил о чем-то по телефону с Петрозаводском, и из-за закрытой двери его кабинета доносился время от времени его раздраженный голос: «нет, это
Почему-то все они были уверены тогда, что вакцина есть — может быть, в ограниченном количестве, экспериментальная, не прошедшая испытаний — но есть, просто по какой-то причине в их крошечный районный центр ее не шлют, потому что она нужнее в столицах, чем на окраине, до которой, как водится, столицам этим нет никакого дела. Решено было снарядить экспедицию в управление здравоохранения, «ну и тут мы с Николаем, надо сказать, оказались идеальными кандидатами, потому что оба мы не семейные», — сказал доктор и, взглянув зачем-то на Иру, слегка порозовел. На прощание главврач сказал: «Паша, ты просто сядь у них там в приемной и не двигайся с места, и не слушай никаких обещаний, понял? Без вакцины не возвращайся», — а потом они ехали всю ночь — почти четыреста километров по скверной, мерзлой дороге и к утру следующего дня были уже в Петрозаводске. В управлении до них действительно никому не было дела — так что, просидев до обеда в приемной, наш доктор вынужден был нарушить все мыслимые и немыслимые правила и просто ворвался в кабинет замначальника управления, прервав его посреди планерки, продолжавшейся всю первую половину дня, и разразившись прямо с порога пламенной речью, текст которой он вертел в голове, ворочаясь без сна на переднем сиденье тряской «буханки», но не успел он дойти и до середины своих аргументов, сидевший во главе стола пожилой, измученный человек с грустным, как у спаниеля, лицом закричал ему с неожиданной яростью: «Пять случаев, говорите? А у меня пять тысяч случаев за две недели! И каждый день еще по пятьсот! И с Питером связи нет со вчерашнего дня! Нету у меня вакцины, нету, и ни у кого нету, они там ждут, пока мы все вымрем к такой-то матери!» — тут он сделал паузу, чтобы перевести дух, а затем сказал уже чуть спокойнее: «Ваша главная удача, мой дорогой, заключается в том, что вы далеко и вас мало — поверьте мне, вы там у себя в гораздо более выигрышном положении, чем мы здесь, так что забирайте то, на чем вы там приехали, и уё…вайте отсюда поскорее обратно к себе в район, и молитесь, черти, молитесь на свои пять случаев». Доктор наш, безусловно, на этом не сдался и до конца дня толкался в тесных коридорах управления, хватая за рукав пробегавших мимо людей, перехватывая разговоры, пытаясь куда-то еще звонить, что-то доказывать, и только к вечеру наконец понял, что этот смертельно уставший человек, кричавший на него в своем кабинете, был совершенно прав — эпидемия вышла из-под контроля, если он вообще был, этот контроль, и то, что теперь происходит, — уже стихийная, неуправляемая катастрофа.
Единственное, чего ему удалось добиться, — небольшой прямоугольной бумажки с печатью, с указанием выдать ему, Красильникову Павлу Сергеевичу, на петрозаводском аптечном складе две тысячи доз противовирусного препарата; «Только он не поможет, — безнадежно сказали ему, — он от гриппа, но не от
К моменту, когда Коля наконец нашелся — измочаленный и перепуганный насмерть, в съехавшем набок респираторе, вожделенные две тысячи доз, упакованные в три небольших прямоугольных сумки, были уже получены, и несмотря на усталость и шок, оба они, оказалось, готовы были немедленно выезжать обратно, чтобы поскорее сбежать из трехсоттысячного города, уже бившегося в безнадежной агонии у них на глазах; к счастью, перед вынужденным рейдом опустевший «буханкин» бак доверху залили бензином, и потому они прыгнули в машину и рванули к выезду из города. Только вот уехать им не удалось — не доезжая до выезда на трассу нескольких километров, они уперлись в глухую, стоячую пробку, состоящую из машин, переполненных такими же, как они, обезумевшими от страха людьми и груженных чемоданами и тюками, наспех закрепленными на крышах и торчащими из незакрытых багажников, и пока Павел Сергеевич оставался в «буханке», то и дело оборачиваясь на бережно сложенные сзади сумки с лекарствами, Коля быстро сбегал вперед и вскоре вернулся с известием, что из города уехать нельзя — выезд перегорожен грузовиками, возле которых стоят вооруженные люди и никого не выпускают. С грехом пополам развернувшись через боковые улицы, они, петляя, сделали еще несколько попыток покинуть город — но на всех выездах ситуация была совершенно такая же: с опозданием на неделю в Петрозаводске ввели карантин, и отчаянная эта мера призвана была скорее не спасти обреченный город, помочь которому было уже нельзя, а защитить от безжалостной болезни тех, кто остался снаружи.
О том, что они делали в осажденном городе в течение трех недель карантина, сказано было немного — «говорю же, надо ему непременно влезть» — с какой-то пасмурной гордостью сообщил Коля, завладевший еще одной сигаретой из папиных запасов; мы поняли только, что одну из трех сумок, добытых на опустевшем аптечном складе, пришлось-таки распечатать — и, возможно, именно это, хотя, может быть, и какая-то другая, необъяснимая удача помогли им обоим не заразиться, несмотря на два десятка дней, проведенных в тесном контакте с умирающими вокруг людьми. «Понимаете, это бесценный клинический опыт, — волнуясь, сказал наш доктор, поочередно заглядывая нам в глаза, словно ему было смертельно важно убедить именно нас, — этот вирус, безусловно, очень опасен, но убивает не он — я уверен, уверен, что заболевшего человека можно спасти, если бы как-то удалось предотвратить геморрагическую пневмонию, которая развивается только на четвертый-шестой день. Инкубационный период короткий, необычно короткий — иногда это несколько часов, максимум — сутки, и это, конечно, очень плохо для пациента, но в целом, в целом это хорошо, понимаете? Если бы в самом начале грамотно наладили диагностику, заболевших можно было бы вполне эффективно изолировать — только они же, как всегда, до последнего делали вид, что все не так страшно, чтобы не было паники, а потом уже было поздно!..» — закончил он с отчаянием в голосе и замолчал.
