говорил.
Вероятно, именно из-за повисшего в воздухе тягостного, почти враждебного молчания я на какое-то время задремала — это был неглубокий, поверхностный сон, когда чувствуешь каждый прыжок машины на ухабе, а правым виском ощущаешь идущий от оконного стекла холод; если бы кто-нибудь заговорил, я немедленно проснулась бы, но Сережа сосредоточенно вел машину, доктор безмолвно сидел сзади, и даже рация молчала — сейчас, посреди ночи, на этой пустынной дороге просто нечего было обсуждать. Однако стоило нам остановиться, я тут же открыла глаза и огляделась:
— Что случилось? Почему стоим?
— Сейчас узнаем, — ответил Сережа и взял в руки рацию. — Что случилось, пап?
— Тут переезд, — сразу же ответил папа.
— Переезд? Ну и что? — удивился Сережа. — Ты же не думаешь, что поезд пойдет?
— Не знаю насчет поезда, — сказал папа хмуро, — только переезд закрыт.
— Да ладно тебе, — Сережа снова нажал на газ, Паджеро обогнул пикап, прокатился чуть вперед и остановился возле Лендкрузера, на встречной полосе; свет наших фар уперся в опущенный, слегка подрагивающий на ветру тонкий красно-белый шлагбаум.
Судя по всему, это была какая-то второстепенная железнодорожная ветка — трудно было представить, глядя на эти узкие, занесенные снегом рельсы, что они — пусть даже через тысячу километров — способны привести к большому, ярко освещенному, шумному вокзалу; скорее я готова была бы поверить, что эти тонкие полоски металла, змеясь, уходящие в никуда, в конце концов просто оборвутся где-нибудь посреди леса, прекратятся, торча из-под снега проржавевшими обрубками. Погасший светофор, крошечная заколоченная будка — все свидетельствовало о том, что переезд этот заброшен; однако сразу за полосатым шлагбаумом торчали две массивных, неприветливо задранных плиты, преграждавших нам путь так же надежно, как это сделал бы бетонный забор.
— Не вздумай выходить из машины, — напряженно сказал папа, — не нравится мне все это.
Со стороны это должно выглядеть презабавно, думала я, пока мы стояли с включенными двигателями, до боли в глазах всматриваясь в темноту, обступившую нас со всех сторон, и не решаясь выйти на дорогу — три машины у закрытого шлагбаума посреди безлюдного вымерзшего леса где-то на краю света, в месте, о существовании которого еще несколько недель назад я даже не подозревала, и место это выглядит так, словно последний раз люди были здесь десятилетия назад.
— Ни черта не вижу, — сказал Сережа в микрофон, — все равно придется выходить. Мишка, давай ружье.
— Погоди, — сказал папа, — я с тобой.
Заспанный Мишка завозился у себя под ногами, выуживая ружье, и как только он извлек его из-под сиденья и поднял повыше, готовый передать Сереже сразу же, как откроется пассажирская дверь, в ноздри мне вдруг бросился резкий, горьковатый запах стреляного пороха — и стоило мне вдохнуть этот запах, я немедленно почувствовала, что все это совсем не смешно.
Прежде чем выйти из машины, Сережа повернулся ко мне и сказал серьезно:
— Ань, я хочу, чтобы ты села за руль.
— Зачем? — испуганно спросила я.
— На случай, если что-то вдруг пойдет не так, — сказал он, — понимаешь? — А потом посмотрел на меня повнимательнее и добавил: — Представь, что мы грабим банк. Кто-то должен быть за рулем, вот и все, — и улыбнулся и, распахнув дверь, шагнул на обочину, а следом за ним, не успев ничего возразить, пришлось выйти и мне.
Сидя за рулем, готовая в любой момент нажать на газ, я смотрела, как папа с Сережей медленно, то и дело оглядываясь, подходят к шлагбауму и ныряют под него, как Сережа пытается опустить одну из вызывающе торчащих из-под снега увесистых платформ, которая не поддается, даже не шевелится под его ногой; как затем папа плечом пытается выбить дверь заколоченной будки дежурного — безрезультатно, как они пробуют вместе — и наконец дверь уступает, проламываясь вовнутрь с громким треском, и пока папа стоит на пороге, озираясь по сторонам и держа карабин наготове, Сережа скрывается в будке, чтобы буквально через несколько минут вновь появиться снаружи; и как они торопливо возвращаются назад, к машинам. Когда они были уже в нескольких шагах, я опустила стекло:
— Ну, что?
— Бесполезно, — ответил Сережа сокрушенно, — если бы я даже смог разобраться во всей этой автоматической дребедени, электричества все равно нет. Мы не сможем их опустить.
Сзади вдруг послышалось вежливое покашливание:
— Я, конечно, могу ошибаться, но по-моему, это Пяльма, — сказал доктор, — никто из вас случайно не обратил внимания на указатели? Признаться, я ненадолго задремал…
— И что теперь? — спросила я у Сережи.
— Пока не знаю, — сказал Сережа, — сейчас, дай мне подумать.
— Может быть, если как следует разогнаться?.. — начала я, но он замотал головой:
— С ума сошла. Только машину разобьем — и вот тогда нам точно крышка. Эти платформы рассчитаны так, что даже грузовик не проедет, не то что мы.
— Я уверен, это Пяльма! — торжествующе объявил доктор с заднего сиденья.
— Да подожди ты со своей Пяльмой! — рявкнул папа. — Пяльма, шмяльма, да что с того!.. Тут за каждым кустом кто угодно может спрятаться! Постреляют нас, как зайцев!
— Ребята, я выйду? — раздался в динамике голос Андрея, и, не дожидаясь ответа, его рослая фигура показалась на дороге и широко зашагала в нашу сторону. — Есть одна идея, — сказал он, подойдя поближе, — нам понадобятся запаски и несколько досок.
Шлагбаумы, поднять которые оказалось так же невозможно, как и опустить тяжелые бетонные платформы, Сережа просто перерубил топором и отбросил к обочине — вначале первый, преградивший нам дорогу, затем — второй, дрожащий на ветру с другой стороны путей. Запасных колеса нашлось только два — ненадолго отлучившись к Лендкрузеру, папа бегом возвратился назад и сообщил возмущенно:
— У этого мудака нет запаски! Пустой чехол сзади! Андрюха, как думаешь, хватит нам двух?
— Подложим прямо под колеса, — предложил Андрей, — сверху доски, должно хватить.
— Говорил же я, надо был покрышки Витарины захватить, — сказал папа расстроенно.
— Выходи, Мишка, — перебил его Сережа, — бери мое ружье. Если кто появится — кто угодно, стреляй без предупреждения, понял?
Мишка с восторгом кивнул и полез наружу, следом за ним выскочил пес, и мы остались с доктором одни в машине, наблюдая, как мужчины отвинчивают запаски, укладывают их под торчащие вверх окончания плит, как папа торопливо, разбрызгивая щепки, рубит деревянную дверь будки, распадающуюся на длинные, неровные части с рваными краями, и все это время Мишка с ружьем наперевес стоит на обочине, напряженный и важный; никто из нас не рискнул заглушить двигатель, и чувствуя, как дрожит под моей рукой ручка переключения передач, я думала, господи, это какой-то дурацкий, дешевый фильм ужасов, категория «зет», как же нас угораздило, и еще я думала — если это действительно засада и люди, поднявшие эти плиты, до сих пор не напали на нас просто потому, что ждали, пока мы отвлечемся и перестанем смотреть по сторонам, достаточно ли будет тощей Мишкиной фигурки с ружьем, чтобы отпугнуть их? Что, если кто-то — незримый, прячущийся в темноте — уже держит его на мушке, просто выбирая момент? И даже если им нечем стрелять — что, если все они вдруг появятся на дороге, вынырнут из-за деревьев, сможет ли он выстрелить? А если сможет — сколько у него выстрелов — один? Два?
— …наша амбулатория, просто мы немного проскочили развилку, — вероятно, доктор говорил уже какое-то время, голос у него был спокойный, нисколько не встревоженный — напротив, в нем сквозило
