— Как это норму?.. — уже с запозданием удивился Паша. — Мы ж теперь в среднем двести тридцать процентов даем.
— Двести тридцать процентов, Пашенька, — ответил Алексей, — считается нашей ударной нормой. А теперь мы должны давать все двести пятьдесят.
— Верно, верно, — машинально подтвердил Паша. — И дадим! У меня ведь отец сейчас тоже где-то под Сталинградом.
— Вот и поможем ему. Давай! — Алексей дружески хлопнул Пашу по плечу и пошел к своему станку.
Сашок в эти дни хворал. Алексею приходилось совмещать обязанности бригадира и расточника. Концы с концами он кое-как сводил, и Круглов, видимо уверившись в Алексее, не торопился дать ему замену. Да и некого было ставить на станок.
Алексей не отходил от своего рабочего места до самого обеда. Он мог только чувствовать по беспрерывно поступавшим деталям, что заданный ритм бригада выдерживает. Но такая уверенность была лишь за тот ряд станков, в котором находился его «боринг». О работе параллельного ряда Алексей мог судить предположительно. Он оглядывался порой на сверлильные и фрезерные станки, видел, что ребята зря время не теряют. Усердно работал и Паша Уфимцев, станок которого стоял наискосок через пролет. Во всех движениях Паши был заметен необычный подъем, детали около него на рольганге не скапливались. Встречаясь глазами с Алексеем, Паша приветливо улыбался, и работал после этого еще быстрей.
Только во время перерыва Алексей обошел все станки, внося в блокнот пометки о выработке по каждому переделу. Задание дня выполнялось с опережением, но Алексей знал, что о результатах можно судить лишь по второй половине смены. Теперь все зависело от того, насколько правильно распределили свои силы станочники, хватит ли у них выдержки и настойчивости не снизить выработку в наиболее трудные, вечерние часы.
Монотонно гудели станки. Через оконные стекла виделось сумеречное небо. Распредмастер шел вдоль стены с трехметровым шестом и опускал широкие полотна черной бумаги. Они закрывали сразу все окно, и тогда можно было думать, что на дворе стоит темная ночь. Одновременно вспыхивали лампы под плоскими тарелками абажуров — секция за секцией.
Включил лампочку у станка и Алексей. Мелкая стружка летела ему в лицо, он отстранялся, избегая колючих ожогов, и, все убыстряя движения рук, думал о Нине. Еще каких-нибудь два-три часа, и он увидит ее. Увидит сегодня, и завтра, и послезавтра. Всю неделю они смогут хотя бы недолго, хотя бы полчаса видеть друг друга.
Алексей сменил деталь, переключил скорость и начал приближать стол к фрезе, но… не коснулся ею металла. Его словно толкнуло что-то. Непонятная тревога пронизала с головы до ног. Колено Алексея непроизвольно коснулось кнопки, мотор затих. Алексей оглянулся, и первое, что увидел: какое-то несуразное баловство Паши. Он зачем-то подпрыгнул возле станка и так продолжал висеть поперек стола, вытянув над полом ноги. Висел и не думал спускаться, словно демонстрировал одному ему известное чудо. Еще ничего не поняв, Алексей бросился через пролет, но его опередил Костя Маскотин. Он первый добежал к станку и выключил фрикцион. Теперь уже со всех пролетов сюда спешили люди, а Костя и Алексей бережно сняли Пашу со станка, страшась смотреть на его глубокую почему-то не красную, а черную рану. Огромная фреза вырвала Паше весь бок. Уже настойчиво позвякивал, прося дороги, электрокар. Круглов отодвигал рукой ребят, чтобы не мешали. Он придерживал Пашину голову, укладывая его на платформу. Паша молчал. Светлые глаза были широко открыты. Круглов приказал заканчивать смену и уехал вместе с Пашей в медпункт.
— Главное правило техники безопасности, — сказал Вениамин Чердынцев, — не разевай рот.
— Ладно тебе, не зубоскаль, — оборвал его Алексей.
— Да нет, я так… — невесело отозвался Чердынцев. — Какое тут зубоскальство?
Он взял совковую лопатку, зачерпнул из противопожарного ящика песок и тонким слоем засыпал возле станка кровь Паши. Отнес лопатку и снова подошел к станку. Не торопясь, он включил его и отфрезеровал незаконченную Пашей деталь.
— А что, получается! Я на своем сделал все, до конца смены могу побыть здесь. А ты иди, — обратился он к Алексею. — И не переживай очень-то. Пашка выдюжит.
«Ничего себе выдюжит! — думал Алексей, вернувшись к своему станку. — Ребра переломало, внутренности торчат… Все равно что снаряд влетел в Пашино тело. Ну как же он так неосторожно? Наверное, об отце думал, который под Сталинградом, хотел не отстать, а получилось совсем не так, как предполагал, хотя выработку дал рекордную». И снова Алексей вспомнил о Нине. Вряд ли он увидит ее теперь. После смены, конечно же, надо идти к Паше, узнать: как он? И Юра будет ждать напрасно, а Нина, наверное, окончательно обидится: сколько можно обещать и не приходить? Ожидание — одно из самых неприятных состояний в жизни.
Над цехом гулко взревела сирена. Смена закончилась. Алексей пошел в конец поточной линии сдавать продукцию. Альберт Борщов и назначенный на должность мастера бывший разметчик Анатолий Порфирьевич подводили итог рабочего дня.
Сделала бригада больше, чем ожидал сам Алексей, но радости от этого успеха он не ощущал. Все представлялась ему зияющая глубокая рана в боку Паши. Алексей ставил свою подпись в рапортичках сдачи, не вникая в цифры. Плохо доходил до него и смысл сообщений, доносившихся из репродуктора, укрепленного на бетонной опоре. Продолжалось наступление Ленинградского и Волховского фронтов с целью прорыва блокады. На окраинах Сталинграда завязались ожесточенные бои.
— Можно тебя поздравить, Алексей! — сказал Анатолий Порфирьевич. — Такой партии, насколько мне известно, вы пока не сдавали. — И он пожал руку, долго не выпуская ее, как будто ждал, когда Алексей отрешится от своих дум. — Ну-ну, хватит отсутствовать. Уверен, что Пашу отремонтируют. На молодом теле все зарастает.
Поздравил Алексея и Альберт Борщов:
— Молодцы пермяковцы! К качеству претензий нет. А насчет Паши — будем надеяться на лучшее. Я дядюшку подключу. Выходят! Ты сейчас в больницу?
— Сначала домой, переоденусь и пойду.
— Правильно! Передай привет Паше, если, конечно, пустят.
На улице лил дождь, было темно и холодно. Казалось, вот-вот ледяные струи смешаются с липкими каплями снега и они залепят глаза. Дождь стекал по щекам, забирался за ворот, пропитывал ватную телогрейку. Алексей шел по булыжной мостовой, надеясь вскочить на какой-нибудь запоздалый грузовик. Дорога к центру одна, и любая машина могла пройти только по ней.
Расчет оправдался. За спиной дрогнул и рассеялся свет фар. Алексей поспешил к перекрестку, где машины сбавляли ход. Он пропустил грузовик и в несколько прыжков догнал его, схватился руками за кромку заднего борта. Вот он и в кузове. Теперь весь путь до дома займет не более десятка минут.
На пересечении с центральной улицей грузовик вновь притормозил, и только тут шофер заметил непрошеного пассажира. Шофер погрозил в оконце кабины кулаком, но что до этого было Алексею, который так же ловко, как попал сюда, перемахнул через борт и спрыгнул на землю. Большое спасибо, неизвестный дядечка! До дому теперь рукой подать, и Алексей зашлепал промокшими ботинками по загустевшим от холода лужам.
От чая, который, как всегда, любезно предложила Валентина Михайловна, Алексей отказался. Она удивилась тому, что Алексей пришел раньше Галины, и всерьез приняла шутку о том, будто его, как гвардейца тыла, доставили домой на машине.
На кухне Алексей быстро стянул с себя сырую одежду, развесил ее на вбитых в стену гвоздях и переоделся во все сухое. Когда он вернулся в комнату, Валентина Михайловна ставила на стол чашки и тарелки: ждала Галину. Алексей пожелал ей приятно домовничать и снова вышел на улицу.
Дождь теперь еле накрапывал, и пальто Алексея почти не намокло. В приемном покое его опять охватило волнение, такое же, как в тот последний раз, когда он спускался в этот полуподвал под тяжелым сводчатым потолком.
Противный холодок побежал по спине. Здесь было очень тепло, этот холодок, вызывающий внутреннюю дрожь, происходил от тревоги, предчувствия неотвратимой беды и отчетливого сознания бессилия перед ней. Алексей никак не мог сладить с собой. Тревога за Пашу настолько сковала его, что он
