Это только на пользу.
— Ему?
— Прежде всего — стройке. Он — пробойный. Такого подгонять не надо.
— Это хорошо.
— Да и по техснабжению можно судить. Разве Разъезд нас в чем-нибудь подводил?
— Разъезд — это не один Норин. Потом, много ли мы получаем с той стороны? В основном нас кормит левобережная дорога. На Разъезде сейчас работа не бей лежачего.
— Значит, тем более: для энергичного человека мало поле деятельности. Собственно, я опять же не настаиваю. Решайте сами.
— Вот и плохо, что не настаиваешь. Если убежден, что надо этого Норина двигать, докажи. Может, и действительно пользу принесет: сам знаешь, что боевые, толковые организаторы на дороге не валяются. Впрочем, двигать-то некуда. Стройка идет на убыль. В управлении все забито.
— Не обязательно сразу. Просто я бы на вашем месте имел его в виду. Один — уедет, другой уйдет на пенсию…
— Другое дело. Однако пора закругляться. Да и Вера Николаевна моя завтра прибывает, — сказал Груздев, поднимаясь из-за стола. — Налей-ка посошок. Как говорят: первая рюмка на праву ногу, вторая на леву, третья на посох, абы не захромать.
Коростелев беззвучно, едва приоткрыв тонкие губы, рассмеялся и поднял рюмку:
— Это замечательно! Чего только не придумают! Ну-с, за окончательное выздоровление!
После ухода Груздева в квартире стало тихо и пусто. Коростелев сразу ощутил приятное состояние покоя. Теперь он мог по-настоящему почувствовать себя самим собой, ни от кого не зависимым, и единственное, что его огорчало, — это мысль о завтрашнем дне, таком же хлопотливом и напряженном, как минувший.
Коростелев пытался подбодрить себя — дела у него идут не так уж плохо, и тому же Груздеву приходится куда труднее. Однако это не утешало: мало ли на свете Груздевых или даже Нориных, которым все нипочем, для которых самые невероятные сложности кажутся обыденными, естественными? А он, Коростелев, устал от этой нескончаемой гонки, от постоянных препятствий. И ради чего он должен преодолевать их всю жизнь? «Устал, — повторил про себя Коростелев. — Даже вот от таких встреч, как сегодня с Груздевым, устал, и не хочется, чтобы они повторялись…»
Глава седьмая
ПРИЕМ
Груздев лично знакомился с каждым специалистом, поступающим на стройку. В отведенный для этого час он беседовал с молодыми инженерами, расспрашивал их об институте, о том, где они проходили практику, и всегда радовался, если в разговоре упоминались имена строителей, с которыми ему приходилось когда-то работать. Такие встречи давали Груздеву возможность присмотреться к новичку, рассказать ему о стройке, ее примечательностях и главных заботах. Обычно Груздев безошибочно определял, на какой участок направить специалиста, составлял для себя мнение — надолго ли задержится в коллективе новый инженер, приживется ли. Но в этот раз, когда он принимал Любовь Георгиевну Кострову, все время ощущал двойственное чувство. Женщина перед ним сидела вроде бы не глупая, держалась с достоинством, на вопросы отвечала толково; к тому же приходилась женой Василию Кострову, имя которого знали здесь все. С другой стороны, Груздеву удалось заметить в Костровой какую-то незаинтересованность в будущей работе, плохо скрываемое безразличие к тому, что рассказывал он о строящемся гидроузле и его людях.
Так ничего и не уяснив и досадуя поэтому на себя, Груздев сказал:
— Ну что же, Любовь Георгиевна, поздравляю вас с вступлением в наш коллектив. Мой вам совет: взять курс поближе к прямому производству. Народ у нас хороший. А инженеры нужны, особенно экономисты. Теперь им принадлежит чуть ли не главная роль.
Люба улыбнулась, не раскрывая полных губ, вскинула ресницы и посмотрела выпуклыми черными глазами на Груздева.
— По крайней мере, так нам внушали в институте.
— А на практике не ощущали?
— Да не очень, — снова улыбнулась Люба. — На практике к нам относятся совсем по-иному. Смотрят, как на инженеров второго сорта. Или как на бухгалтеров.
— Было, чего греха таить. Теперь дело меняется. Экономисты и бухгалтеры выходят на главные позиции. Теперь успех дела зависит от них. Во многом. И благополучие работников — тоже. Словом, к нам вы явились в самую благоприятную для вас пору. Так с какого числа оформим приказ?
— Чем скорее, тем лучше. Сидя дома, здесь можно умереть от скуки.
— Дома — конечно. А вообще-то наш Речной самый веселый город, по-моему. Новенький, молодежный. Насчет скуки не согласен с вами в принципе. Что такое скука? Безделие это. Тому, кто любит работать, да еще с огоньком, с такой особой, как скука, встречаться не приходится. И вам от нее советую держаться подальше. Конечно, когда нет цели, дела, которым живешь с утра до ночи, — другой разговор. Высокопарно?
— Немножко.
— Зато правильно. Напишу я на вашем заявлений — с завтрашнего дня.
Груздев взял неловкими пальцами ручку, написал резолюцию и протянул листок Любе. На лице его не было воодушевления, ему было вполне ясно, что случай с Костровой как раз тот, когда специалист, вновь поступающий на стройку, долго не проработает, в коллективе не приживется, что зря он скрепил своей подписью эти слова: «В приказ…» Они значили что-то в судьбе многих других инженеров и ровно ничего не определяли для Костровой.
— Вот возьмите. Окончательно вопрос о должности и месте работы решите с Евгением Евгеньевичем Коростелевым. Он у нас — за главного остался. А сам главный… — Груздев устало прикрыл веки. — Сам главный наш инженер в да-а-лекой Африке. Огромнейшую стройку контролирует. Вот куда мы шагнули, Любовь Георгиевна. К египетским пирамидам. А вы говорите, скучно. Да…
Он отвел взгляд в сторону и, постукивая пальцами по столу, выключился из разговора. В его воображении живо предстал главный инженер Сергей Петухов. Вот он стоит на краю скалы, сам словно высеченный из камня такого же светлого, как скала, — крепкий в плечах и во всем теле, в белой рубахе с рукавами, засученными до локтей. Стоит под безоблачным кавказским небом, размахивая руками, как сигнальщик, кричит что-то беззвучно… А вот спорит на техсовете, доказывает свою правоту так убедительно, что никто не пытается ему возразить… Петухов… Петухов… Петухов-Мамаладзе. Еще в Закавказье грузинские рабочие переиначили его фамилию на свой лад, за глаза и в глаза называли Мамаладзе, что на их родном языке тоже означало Петухов.
Перекочевавшие сюда, на Урал, немногочисленные южане-строители привезли с собой эту кличку, и она закрепилась за Петуховым как непременная приставка к фамилии. Так и звали его — Петухов- Мамаладзе, только теперь уже не в лицо: не кем-нибудь он стал — главным инженером, да и не Грузия здесь, и стройка не чета той. Огромная стройка, и река могучая, полноводная, и каждый, кто причастен к их судьбам, — величайшее дело творит… До Костровой все это никак не доходит. Надо бы вернуть ее, еще раз потолковать обо всем с начала, но звонки, звонки… Они кружили над телефонным столиком, требовали ответа на многие вопросы, решение которых нельзя отложить.
Люба была уже в приемной. С независимым видом пересекла ее, не обращая внимания на секретаршу и на людей, ожидавших здесь; приоткрыла высокую дверь, обитую черным дерматином, таким же, как дверь кабинета начальника стройки.
— Разрешите? — спросила она склонившегося над письменным столом Коростелева и, не дождавшись ответа, закрыла за собой дверь.
На Коростелеве были светлый костюм, свежая до голубизны рубашка и едва заметная полоска галстука на ней. Лицо — сосредоточенное. Оно показалось Любе строгим, даже желчным, но это до того,
