полки?
Жена не ответила.
Он начал вгонять гвозди и не сразу расслышал короткие звонки у входной двери. Люба открыла. В прихожей загудел голос Петра Норина.
Он вошел в комнату веселый, улыбающийся, в белой рубашке с аккуратно закатанными рукавами.
— С новосельем! — поздравил он. — Полагалось бы принести табуретку или какой-нибудь там сервиз. Но совсем забыл, что сегодня воскресенье. Магазины на замке. Не осудите? — обратился он к Любе и положил на стол коробку конфет.
— Ну что вы! Проходите, будем чаевничать!
Норин лихо повернулся к Василию.
— Поздравляю! Надеюсь, я самый первый гость?
— Пожалуй! Знакомьтесь, Петр Иванович: моя жена.
— А мы уже успели. Любушка, если не ошибаюсь? Любовь Георгиевна…
— Прошло целых пять минут, а вы помните.
— Такое имя! — раскинув руки, воскликнул Норин. — Любовь!.. Грех забыть. Недаром Василий Иванович с утра до вечера бредил вами.
— А вы комплиментщик!
— Согласен. Но все мои комплименты — только по существу.
— Так и должно быть. Садитесь. У нас, правда, пока всего два стула. Но стол можно подвинуть к тахте.
Люба ушла на кухню, загремела там посудой, а мужчины перенесли стол и присели возле него; не сговариваясь, закурили.
— Верны своему «Беломору»?
— Привычка, — ответил Василий, — десять лет — один сорт. И можно купить в любом ларьке.
— Ну, если ориентироваться на это, ничего хорошего не купишь. Я лично признаю только сигареты. Пробуйте!
— Расскажите лучше о новостях.
— Новостей целый короб. Распростился наконец со своим Разъездом.
— Уже?
— Я ведь говорил, что в самом скором времени буду в Речном. Как видите, планы сбываются. Во- вторых, мой друг Евгений Евгеньевич Коростелев сдает дела. Вы знаете, кем он будет?
— Слыхал. Директором нашего института.
— Совершенно точно. В-третьих, я, кажется, все-таки женюсь.
— Вы?.. На ком?
— На той самой Лене, из управления. Помните, я не раз говорил вам о ней?
— И это называется — убежденный холостяк?
— Пора, Василий Иванович. Когда-то надо пойти на такой шаг. Она — скромница. Как говорится, не избалована. Без образования, правда, но учится. У вас же в институте. Перешла на третий курс. Место занимает заметное. Словом — все за. Да и квартирка скорее будет. А квартира, сами знаете, — половина счастья. Холостяку получить квартиру сейчас не просто. Должность-то у меня пока — не ахти. Все квартиры идут работникам комбината да эксплуатационникам.
— И все-таки удивлен. Только вчера воспевали свободную холостяцкую жизнь…
— Ваше благотворное влияние. — Норин расплылся в улыбке. — Сила примера. Разве плохо иметь жену и жить, как у Христа за пазухой? Впрочем, окончательно я еще не решил. Все это чепуха. Надо всесторонне изучить предмет любви, и, вообще, пусть это будет между нами. Договорились?
Люба вошла в комнату в цветастом платье, неторопливо расставила разные по размеру и форме чашки.
— Не правда ли, превосходный сервиз?
— При чем здесь сервиз?.. Да вы не хлопочите. Посидите с нами.
— Минутку терпения. — Она снова ушла на кухню, принесла печенье и тарелку с тонко нарезанными ломтиками лимона. — Вы, может быть, хотите есть? Дело в том, что мы уже завтракали.
— Ни о какой еде не может быть и речи. Все замечательно! — сказал Норин, подвигая к себе чашку. — Хорошо тут у вас! Все же в Речном жить можно. Заработки неплохие. Быт налажен. И вы знаете, когда сидишь вот в такой современной квартире — полное впечатление, что находишься чуть ли не в столице.
Заметив ироническую улыбку Любы, Норин спросил:
— Вам не кажется?
— Не будете же вы безвылазно сидеть в квартире. Стоит выйти на улицу, как вы очутитесь в обыкновенном рабочем поселке.
— Согласен. Но я не собираюсь безвылазно сидеть в квартире. Да и в самом Речном. Это, так сказать, этапы большого пути. На вашем бы месте я давно работал где-нибудь в министерстве и разгуливал сейчас по Москве.
— Почему именно на нашем месте? — спросила Люба. — Разве есть какая-нибудь разница?
— Существенная. У вас обоих дипломы. Но… — помолчав немного, продолжал Норин, — институт, надеюсь, при благосклонном отношении Василия Ивановича и Евгения Евгеньевича, закончу к весне. И еще событие — на днях подал заявление в партию.
— Что поздно надумали? У Василия Ивановича уже десятилетний стаж. А вы примерно одного возраста.
— Видите ли, Любушка, как-то упустил время. А потом — я ведь однажды подавал. Ровно год назад.
— Ну и в чем же дело?
— Воздержались. Ввиду неопределенности семейного положения. Как сейчас помню, один чудак на заседании парткома сказанул: «Вы что, всю жизнь будете на чужих огородах пастись?»
— Но теперь-то у вас в этом смысле ничего не изменилось, — заметил Василий.
— Э-э, нет! — поводив в воздухе указательным пальцем, возразил Норин. — Теперь обстановка другая. У меня — невеста, почти жена. Это раз. Обновился состав парткома — два. Потом не забывайте — я же растущий. На выдвижение пошел.
— И тем не менее, в партию вступают не так.
Норин вопросительно посмотрел на Василия.
— Не так, Петр Иванович. Должно быть убеждение, чувство необходимости.
— Почему вы решили, что у меня нет убеждения и чувства необходимости? Разве я вам говорил что- либо обратное? Главное — в деятельности, а я могу горы своротить и не надсажусь!
— Ух вы какой! — рассмеялся Василий. И уже серьезно, прямо глядя в глаза Норину, спросил: — А о таких требованиях к члену партии, как непримиримость к карьеризму, вы забыли?
— Как понимать карьеризм? По-моему, тот, кто отказывается подняться на ступеньку выше, — просто лодырь и трус.
— Не слишком ли на серьезную тему мы говорим? — вмешалась Люба. — Меня как женщину, естественно, больше интересует ваша невеста. Показали бы ее…
— Увидите, Любушка, увидите, — машинально пообещал Норин, все еще взволнованный вопросом Василия. — А может быть, уже и видели. Ведь вы были у Груздева?
— Была.
— Значит, видели. Она же в приемной сидит.
— Ах, эта?
— Не понравилась?
— Да нет… миловидная. Только, пожалуй, простовата. Вам не кажется?
— Жена и должна быть проще. — Норин по-доброму улыбнулся. — Потом, я еще не решил окончательно. Вот я и Василию Ивановичу сказал: поживем — увидим.
— А она согласна?
