как он поднял взгляд. Глаза его сразу потеплели. Коростелев легким касанием тонких пальцев передвинул очки на лоб, улыбнулся, вышел из-за стола.
— Коростелев, Евгений Евгеньевич. Присаживайтесь. Чем могу служить?
Люба назвала себя и подала заявление с резолюцией Груздева.
Коростелев сдвинул брони, прочел и, внимательно посмотрев на Любу, спросил:
— Вы по распределению?
— Вы мне льстите. У меня — солидный стаж. Около трех лет.
— Трудно себе представить. Что же в таком случае привело вас к нам? Не романтика, надеюсь?
— Ну, если семейные обстоятельства можно считать романтикой… Впрочем, мой муж — определенно романтик.
Коростелев вернулся к столу, сел в кресло и постучал сигаретой по коробке.
— Стало быть, вы прибыли вместе с мужем? А где намерен работать он?
— Мой муж математик. Будет преподавать в институте.
— Вот как! Это мне особенно приятно. Ведь и я, возможно, со временем перейду туда. Приглашают на должность директора. — Он еще хотел что-то сказать, но замолчал, задумался; сосредоточил взгляд на зажигалке, которая поблескивала на залитом солнцем столе. Он взял ее, ловко подбросил на ладони. — Простите, вы курите? — И подвинул коробку на край стола.
— Спасибо. Иногда. В компании, например…
— Понятно. Итак, предстоит решить вопрос: как вам поступить сейчас? Очень хочется, чтобы вы приняли наиболее разумное решение. — Коростелев погрузился спиной в пружинистую спинку кресла, выпустил вверх струю дыма, так, чтобы он не попал в лицо Любы, посмотрел на нее, коснулся сигаретой пепельницы. — Надо выбирать: либо один из участков, либо — отдел труда и зарплаты здесь, в управлении. Непосредственно стройка, по-моему, — не для вас. Вы — женщина интеллигентная. Топтать сапогами грязь, кочевать с объекта на объект… Остановимся-ка лучше на должности инженера в отделе труда и зарплаты. Согласны? — Не дожидаясь, что она ответит, Коростелев придвинул к себе чистые листы бумаги и принялся писать. — Сформулируем приказ, — сказал он сам себе и вновь обратился к Любе: — Посидите немножечко. Полистайте журналы. Вон там, на столике. Журналы, правда, технические и на английском. Но, думаю, вам будет любопытно…
Коростелев стал писать, а Люба перешла к низкому столику в углу кабинета, села в кресло — нога на ногу, — взяла журнал. Перелистывая страницы, она посматривала время от времени на Коростелева. Лицо его было чисто выбритым, свежим, вполне молодым. Седая прядь в волосах, тонко очерченный рот и прямой нос с горбинкой ничуть не старили лица. «Сколько же ему может быть лет? — подумала она. — Наверное, сорок. На двенадцать больше, чем мне…»
— Вы не скучаете? — прервал ее мысли Коростелев.
Она встретилась с его проницательным взглядом и, свободно выдержав его, улыбнулась.
— Ничуть. Здесь много великолепных новинок. Наконец-то иностранные журналы вошли в наш обиход.
— Без этого нельзя, Любовь Георгиевна. Мы живем в такой век… А вот и приказ.
Он положил ручку, вышел из-за стола, присел на кресло против Любы и попросил послушать, что удалось ему сочинить.
— …Ну вот, а теперь отдайте приказ секретарю и заходите завтра прямо ко мне. Я познакомлю вас с начальником отдела.
Он проводил Любу до двери, простился и вернулся к столу.
«Теперь самое время позвонить в министерство. Уж если принимать институт, то сейчас, до начала занятий. Да и на стройке день ото дня все неспокойнее. Дальше будет еще хуже. Не пройдет и года, как наступят сроки сдачи гидроузла государственной комиссии. Недоделок — уйма, отклонений от проекта — того больше. Нет, нет! Именно сейчас!»
Коростелев нажал кнопку звонка. Вошла Лена.
— Вот вам два телефона. Закажите тот и другой.
— Министерство?
— Два министерства. Наше и высшего образования. Понятно?
— А почему бы и нет?
— Я не спрашиваю, почему бы и нет или почему бы и да. До сих пор не научились работать.
Лена вышла, а Коростелев нервно заходил по кабинету. Его раздражала помощница Груздева, как и сам Груздев. «У самого никакой воспитанности и в аппарат подбирает таких же. Уходить, немедля уходить с этой стройки и не трепать себе нервы!»
Он подошел к окну и увидел Любу. Она шла вдоль Приморского бульвара, размахивая в такт шагам белой сумочкой на длинном ремне. «Не перевелись еще красавицы. Кому-то повезло. Интересно посмотреть на этого Кострова. Какой он? А, впрочем, зачем? Зачем все эти лишние сложности, без которых вполне можно обойтись?»
Глава восьмая
НА ЕЛИНСКОЙ
Новая асфальтированная дорога, припудренная оранжевым песком, очерчивала границу города. Сразу за каменным бортиком буйно зеленела трава. В ней пестрели венчики ромашек, вспыхивали красные стайки полевой гвоздики и распушенные фиолетовые головки репейника. Чуть подальше, на бугре, трепетали листья ольховника и боярышника и властно распростерли ветви остроконечные ели. Унизанные свежей зеленью вновь народившихся шишек, они смыкались все гуще, вытесняя низкорослый кустарник, превращаясь в сплошную стену тайги. Лес уходил далеко на северо-запад, поднимаясь по взгорьям к едва различимой синей дымке горизонта.
— И все-таки — это медвежий угол, — безразлично сказала Люба, подавая Василию картину, на которой был изображен именно тот, открывающийся из окна их новой квартиры, вид.
— Ты всегда чем-нибудь недовольна, — ответил Василий, повесив картину. — Чего, казалось бы, человеку надо? Дали квартиру. Отдельную. В обещанный срок…
— Да, но однокомнатную.
— Еще дадут и двухкомнатную, — уверенно сказал Василий. Он спрыгнул со стула, отошел на несколько шагов и, склонив голову, посмотрел, как висит картина.
— Хорошо. Только напрасно ты нарисовал этот пейзаж.
— Что ты! Ты подойди сюда. — Василий обнял жену, вывел ее на балкон. — Посмотри, какая красота! Сама первозданная природа. А воздух?
— Действительно, хорошо, — глубоко вздохнув, ответила Люба. — Настоящая дача.
— И дача, и город. Сюда посмотришь — тайга. Там — дома, самые современные.
— Не дома, а коробки. Сплошные серые коробки. Города здесь не ощущаешь. Его не получилось. Как подумаешь, что где-то за этими лесами — Москва… люди, машины, театры… магазины! И всем этим кто-то пользуется, каждый день…
Василий недослушал, повернулся и вошел в комнату.
Следом за ним переступила порог балкона Люба. Она засунула руки в кармашки легкого халатика, спросила раздраженно:
— Тебе не интересно, о чем я говорю?
— Просто в этом вопросе мы с тобой расходимся.
— Если бы только в этом!
Люба нагнулась и молча стала собирать бумагу, оставшуюся от упаковки купленной накануне тахты. Ома взяла щетку и, громко постукивая ею, принялась подметать валявшиеся на полу стружки. Пол терял тусклость, начал светиться свежей, еще не потерявшей блеска краской, и вся комната от этого становилась нарядной.
— Чем не квартирка! — Василий взял молоток, оглядел стены. — Куда ты хотела повесить эти
