мимо пустых аудиторий, глубоко вдыхая свежий воздух, идущий через открытые окна. Сейчас за ним должна была зайти Люба с билетами на последний киносеанс.
В преподавательской комнате уже никого не было. Василий положил журнал в шкаф, быстро натянул плащ и стал спускаться по лестнице. Здесь он увидел Коростелева, в пальто, с туго набитым портфелем в руке. Он стоял у доски объявлений, бегло оглядывая свои собственные приказы по институту. Завидев Василия, Коростелев приподнял шляпу:
— Добрый вечер. Что поздно?
— Возился с задолжниками.
— И много пришло?
— Сегодня, можно сказать, много, — с иронией ответил Василий. — Целых пять человек.
— Пятерых можно было отпустить и быстрее.
— Если бы они что-нибудь знали.
— Неужели так-таки ничего?
— Почти. Во всяком случае, счет два — три.
— Не понял.
— Сдали двое. Троих отправил.
— Ну, знаете ли, эта игра в футбол мне не очень нравится.
— Мне тоже.
— Так в чем же дело? От кого, интересно, зависит ваш счет?
— Уж не от меня, конечно.
— От вас, Василий Иванович, в том числе и от вас. Поймите наконец, что нам сейчас дорог каждый студент. Чем их будет больше, тем благоприятнее сложатся условия и для института, и для каждого работающего в нем. Неужели вам неизвестно, что преподавательская нагрузка определяется не только часами, но и количеством студентов? От их количества в конце концов зависят наши ставки.
— Стало быть, ставки превыше всего? А знания?
— Добивайтесь их.
— Вот я и добиваюсь.
— Формально. Один вы, кажется, не прониклись целью вывести институт на первое место. Весь коллектив это понял, а вы нет.
Коростелев чиркнул спичкой, прикурил.
— Вы идете?
— Иду.
Они вышли на улицу, молча пересекли сквер и остановились у калитки.
— Кстати, Василий Иванович, надеюсь, в числе сдавших был Тимкин?
— Наоборот.
— Я же вас просил, — замедлив шаг, сказал Коростелев, — отнестись к нему благосклоннее. Неужели не ясно? Нам же с ним работать! Вы думаете, откуда мы набираем студентов? Из числа молодежи. А он будет возглавлять комитет стройки.
— В данном случае речь идет о будущем инженере. А что за инженер без математики?
— Слушайте, Костров! К чему этот излишний педантизм? Неужели вам не ясно, что вечернее и заочное обучение — профанация высшего образования.
— Откровенно! — зло отозвался Василий. — К чему же сводится наша роль? И не согласен я с вами. Наши студенты — прекрасные практики и, если, им дать знания…
Он не договорил: в свете уличных фонарей быстро приближалась Люба.
Узнав ее, Коростелев приподнял шляпу.
— Кого мы видим! Здравствуйте, Любовь Георгиевна. — Он поцеловал ей руку и, отступив, спросил: — Куда изволите спешить в столь поздний час?
— Куда может спешить замужняя женщина? К мужу, конечно. Он совсем у вас тут заработался.
— Да, кто-кто, а Василий Иванович не спешит. Ну-с, нам, кажется, по пути?
— К сожалению, нет. Я взяла билеты в кино. Можете составить компанию.
— Спасибо. Соблазнительно, но… дела. — Он приподнял портфель.
— Пишете докторскую?
— Что вы! Разве тут до докторской? Закрутился совсем. И вот надо готовиться к поездке.
— Опять в Москву?
— Не говорите! Сплошные разъезды. Идемте, я вас провожу.
Переходя через площадь, по которой торопливо проносились автобусы, Коростелев предупредительно придерживал Любу за локоть, повторяя:
— Осторожно. Здесь все-таки город… — И, как бы спохватившись, продолжил прерванный разговор: — Докторская диссертация — своего рода излишество. Для жизни насущной меня вполне устраивает то, что я имею сейчас. Понятно, я рассуждаю в данном случае несколько утилитарно. Конечно же — наука! Но в то же время — это подвижничество. Со временем может быть и докторская. Материала, во всяком случае, у меня предостаточно.
Коростелев остановился.
— Ну-с, вы почти у цели. Разрешите пожелать вам приятного времяпрепровождения. До свидания, Василий Иванович. Всего доброго, Любовь Георгиевна.
Он пошел к остановке автобуса, высокий, чуть сутуловатый, мерно покачивая портфелем. Люба посмотрела ему вслед и заторопилась:
— Идем быстрее. Сеанс уже начинается.
Фильм промелькнул радугами неоновых огней, автомобильными гонками, незапомнившейся Василию болтовней действующих лиц. Он вышел на улицу, облегченно вздохнул и откровенно сказал:
— Зря потратили время. Обыкновенная пустышка.
Люба долго шла молча.
— И все-таки это жизнь! — сказала наконец она.
— Ты о чем?
— Неужели непонятно? Я говорю о фильме. Иметь хотя бы десятую долю того, что имеют они. Смешно сказать — мы впервые выбрались в кино. И то на последний сеанс.
— Можно ходить и чаще, — спокойно возразил Василий. — Только не на такую ерунду. А жизнь у нас, если разобраться, намного интереснее.
— Ну, конечно! Ты начнешь говорить о городе, который вырос в тайге, об асфальте, о фонарях…
— Да, и о фонарях в том числе.
— Которые горят через один.
— Зато у нас имеется отдельная благоустроенная квартира, — примиряюще сказал Василий, которому совсем не хотелось ссориться с женой. Он достал ключ на металлической цепочке, покрутил им в воздухе и прижал к себе локоть Любы. — Прошу, мадам! Не проходите мимо собственного дома.
Опираясь на руку мужа, Люба устало поднималась по лестнице. Ей все же нравились панели, окрашенные в бледно-зеленый цвет, площадки, выложенные розовыми и желтыми плитками.
— Интересно, чья это квартира, кто в этом тереме живет? — нехотя налаживаясь на игривый тон, спросила Люба и устало прислонилась к косяку двери.
— Здесь живет Любовь Георгиевна Кострова, — ответил Василий и повернул ключ. — Можете располагаться как дома.
— Все-таки квартирка у нас ничего. Вот только бы обставить ее!..
Люба зажгла газ, поставила чайник и, быстро переодевшись, прилегла на тахту, облокотилась на валик, обвела глазами комнату.
— Вот здесь бы поставить сервант, такой, как у Евгения Евгеньевича. В углу — два кресла и журнальный столик. В другом углу телевизор. Этот круглый стол выбросить и вместо него купить современный, прямоугольный. И — тоже под орех… Почему только ты не кандидат наук! Евгений Евгеньевич один получает в два раза больше, чем мы вдвоем. А ведь ты мог бы уже быть кандидатом, давно. Если бы не кинулся тогда, ка-к мальчишка, на эту стройку.
Василий приоткрыл балконную дверь, закурил.
