снова зазвучал ее ровный негромкий голос. — Он умел нравиться, умел быть внимательным. У нас с Разъезда мало кто выбирался в город, и тем более в Москву, а Норин постоянно был в командировках. Кому лекарство привезет, кому электробритву. Помню, и мне как-то достал редкую книгу по химии. Сам он жил неустроенно, в переполненной командированными комнате приезжих. Ну вот… То ли надоела ему такая жизнь, то ли у него действительно появилось настоящее чувство, но однажды он пришел ко мне, как бывало, под вечер, и сделал предложение. Я, конечно, растерялась. Вы знаете, я даже и не думала о замужестве. Раз не вышла в молодые годы, так уж решила: проживу одна. Свыклась как-то со своим положением. Да и моложе меня Норин на целых семь лет. Словом, отказала я ему тогда, но он стал приходить чуть ли не каждый день и все с одним и тем же: «Вы одинокая, и я один. Вдвоем по жизни идти веселее». И подруги мои как сговорились: «Не век одной жить. Счастье само в руки идет, а ты раздумываешь!»
Мария Михайловна внимательно посмотрела на Лену и, увидев, как побледнело и напряглось ее лицо, сказала:
— Я понимаю, что этот разговор вам неприятен. Но ни вы, ни я друг перед другом не виноваты. Наберитесь мужества выслушать меня до конца. Мне теперь все равно, а вам это может пригодиться. Переехал Петр ко мне, и зажили мы как супруги. Одно, что не зарегистрировались. Доказал мне муж, что это пустая формальность. Вот сегодня как раз исполняется равно пять лет нашей совместной жизни, и ни разу за это время Петр не повысил на меня голоса. Любил, правда, выпить, но я смотрела на это как-то спокойно. У меня всегда стояла для него в буфете бутылочка. Я ничего для него не жалела. Два костюма купила ему, пальто. Он всегда ходил у меня в свежих сорочках. А кто, вы думаете, заставил его поступить в институт? Он и не думал о высшем образовании, но я его убедила. — Убрав платком слезу, Мария Михайловна вновь тяжело вздохнула. — Может быть, не надо было мне к вам приходить, но я не могла удержаться. Я все еще не могу найти себе места. Ведь он даже словом не обмолвился, что собирается уходить от меня. Вообще ничего не сказал. Собрал вещи и уехал. А потом прислал записочку. Вот. — Она протянула вырванный из блокнота листок.
Лена прочла две короткие фразы, написанные знакомым размашистым почерком: «Спасибо за все! Решил начать новую жизнь. Петр».
— Как все просто! Как просто! И это после того, как пять лет я его кормила, одевала, учила. Поверьте, он ведь ни разу не приносил мне зарплаты. А получал прилично. Как-никак начальником снабжения работал. Я и не требовала, понимала, что командировки всегда связаны с дополнительными расходами. Думала, закончит институт, и тогда нам будет полегче. Но не дождалась. Да и любила я его… А он, как говорится, попользовался всем готовеньким и помакал ручкой.
В комнате наступила тишина. Мария Михайловна прикрыла глаза платком. Лена сидела все в той же позе, как и в начале разговора, — ссутулившись и глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Посмотрев на нее, Мария Михайловна протянула пухлую руку и дотронулась до локтя Лены.
— Я не хочу вас успокаивать. Я просто должна была предупредить, чтобы не получилось так же… Что с вами? — испуганно спросила Мария Михайловна, увидев, как перекосилось лицо Лены и задрожали ее губы. — Не надо! Вы… Вы не должны страдать из-за этого человека.
Лена со стоном упала головой на стол, залилась глухим, сдавленным плачем. Мария Михайловна взяла с подоконника графин с водой, налила дрожащей рукой стакан, поднесла его ко рту Лены.
— Выпейте, выпейте глоточек. Успокойтесь, Нельзя же так!
Отодвинув стакан, Лена выпрямилась, посмотрела на Марию Михайловну расширенными, напряженными до боли глазами и тихо, почти шепотом сказала:
— Уходите! Слышите? Я не хочу вас видеть. Не хочу! Понимаете: не хо-чу!..
— Хорошо, хорошо. Я уйду. Но вы, вы должны успокоиться. Вы должны взять себя в руки.
Суетливо надевая шляпку и пальто, поспешно всовывая ноги в разношенные, потерявшие блеск туфли, Мария Михайловна умоляюще и в то же время с тревогой смотрела на Лену.
— Я ухожу. До свидания. Но прошу вас — не надо так убиваться. Не надо. Все это пройдет…
Она не выдержала решительного взгляда Лены, быстро вышла и прихлопнула за собой дверь.
Не видя ничего перед глазами, Лена прошла вокруг стола, со звоном рванула занавеску, висевшую перед нишей, и упала на кровать; долго всхлипывала, вздрагивай плечами, потом утихла и уснула тяжелым, нездоровым сном.
Солнце обошло полнеба и снизилось к крышам домов. Его косые, не дающие тепла лучи назойливо били в глаза. Лена повернулась к стене, поджала колени и снова забылась. Когда она вновь открыла глаза, солнечные лучи перекрестились в углу комнаты и потускнели. Мертвая тишина, казалось, так сдавила виски, что зазвенело в ушах. Лена сжала ладонями голову, села на край тахты, глубоко вздохнула.
Медленно просыпавшаяся память до мельчайших подробностей восстановила начало дня. Лена услышала звонок у двери, увидела спокойное пышное лицо Марии Михайловны, ощутила прикосновение ее пухлой руки. До Лены донесся запах «Красной Москвы». Ей показалось, что он застоялся в комнате и именно поэтому сейчас было так трудно дышать.
Лена поднялась, подошла к окну, повернула шпингалеты. Осенний студеный воздух рванулся в комнату.
Лена старалась отогнать назойливо возникавшие воспоминания о встрече с бывшей женой Норина, но, подобно тяжелому сновидению, они возвращались помимо ее желания. И Лена вынуждена была вновь и вновь с ужасом осознавать, что это не сон, а правда.
Не закрыв окна, Лена подошла к вешалке, надела пальто, вынула ключ, хлопнула дверью и побрела по длинному пустому коридору; постояв в нерешительности в подъезде, посмотрела по сторонам и быстро пошла к центру площади. Здесь все изменилось. Листья молодых берез побили заморозки. Фонтан не работал. В прямоугольном бассейне плавали желтые листья.
Обойдя клумбу, Лена присела на скамью. Солнечные лучи еще золотили края облаков и заливали розовым светом все вокруг. Привалившись к спинке скамьи и запрокинув голову, Лена следила за плывущими облаками, которые бесконечно меняли свои очертания, превращаясь в седобородых глазастых стариков, а затем в сказочных драконов, скачущих всадников или идущих по пустыне верблюдов. Потом облака стали обыкновенными: у Лены не хватало больше воображения. Она вспомнила, как лучше всех угадывала фигурой, возникавшие из облаков, ее мать. Это было очень давно, в долгом, как целая жизнь, детстве. Тогда каждое лето они жили в деревне, на этой же самой реке, только километров на двести ниже по течению.
Минуло почти десять лет с тех пор, как у Лены не стало матери. Отца она не помнила совсем. Теперь из всей родни осталась у нее лишь тетка, престарелая учительница, которая жила в той самой деревне, где прошло детство.
Зябко передернувшись, Лена подняла воротник пальто, огляделась и, к своему неудовольствию, увидела человека по ту сторону клумбы. Он повернулся к ней спиной и, судя по тому, как часто устремлялись вверх клубы дыма, жадно курил. Лена хотела было подняться и уйти, но передумала. Не весь же вечер он будет торчать здесь. И куда ей идти, зачем? Он между тем бросил окурок в урну и направился к скамье. Лена сразу узнала институтского преподавателя Василия Ивановича Кострова. Он попросил разрешения сесть, внимательно посмотрел в лицо Лены.
— Елена Андреевна?!
— Да, это я.
— А что вы тут поделываете?
— Как видите, ничего…
— Плохое настроение?
Лена промолчала, глубоко всунула руки в карманы пальто и приподняла плечи.
— Холодно? — спросил Василий.
— Скоро зима…
— Зима… Никуда от нее не денешься. Но что все-таки с вами?
— Ничего. Просто сижу и дышу воздухом.
— Перезанимались, наверное… Я тоже перезанимался, переработал… Вы знаете, оказывается, не только одна работа определяет нашу жизнь. Мысль, конечно, не новая, но каждому она приходит в свое
