Владения барона Эгерта никогда и никем не считались большими. Несколько городков, дюжина селений, разбросанных вдоль старо-восточного имперского тракта, леса, разделяющие клочки, обжитые людьми, и сами люди. Преимущественно бедные и совсем не воинственные. А сам барон повоевать любил, только никак не находилось достаточного повода и, главное, средств, ведь без них затевать даже самый крохотный поход было бы смертоубийственным. Эгерт же умирать раньше времени не собирался.
Не утоленную и не воплощенную в провинциальной действительности страсть к военным действиям маленькому барону, тогда еще не знавшему, какой титул ему достанется после смерти отца, вместе с игрушечными фигурками солдат подарила очередная мачеха, не желающая уделять воспитанию чужого ребенка ни единой лишней минуты и надеющаяся таким образом надолго избавиться от настырного малыша. Что ж, ее намерения увенчались успехом: в течение нескольких лет старый барон не вспоминал о сыне.
Потом надоевшая женщина была отставлена и, кажется, нашла пристанище в каком-то из монастырей на другом краю Империи, но время было упущено безвозвратно: мальчик вырос на многочасовых баталиях, разворачивающихся в пределах большого, но все же не безразмерного стола, и простые радости сельской жизни оказались чужды юному барону.
Впрочем, от последних никуда не удалось сбежать. Эгерт мнил себя великим полководцем, только вот ведь незадача: впервые за несколько десятилетий в Империи установился пусть вялый и шаткий, но мир, а стало быть, шансов поучаствовать в сражениях не предвиделось. Пришлось стиснуть зубы и спрятать мечты куда подальше, погружаясь в скуку размеренности, становящуюся с каждым годом все невыносимее.
Этим утром, раздав распоряжения нерадивым управляющим, молодой барон, чтобы хоть на часок развеять дурные мысли, укрылся в своем кабинете, где открыл большой сундук с армиями солдатиков, уложенных один к одному в мягкие суконные гнездышки, и, любовно поглаживая пальцами каждую фигурку, начал расставлять войска на семифутовой дубовой столешнице, расчерченной как карта. Не имперская, правда, а целиком и полностью выдуманная самим Эгертом, но даже приятнее было представлять себя завоевателем нового мира, а не покорителем старого.
Они были всегда послушны и исполнительны, эти выточенные из дерева и кости и раскрашенные яркими красками фигурки, правда, двигать их по полю битвы приходилось самому, и сие обстоятельство немного смущало барона, словно намекая, что и с настоящими армиями все будет столь же непросто.
Солдатики готовы были пойти в атаку на любого противника. Орки, эльфы, гномы, демоны — их изображения всегда были под рукой у Эгерта, только выбирай. Но все чаще и чаще несостоявшийся полководец заставлял свои войска воевать между собой. Даже нарочно позвал мастера-кукольника, чтобы тот соорудил для части солдатиков другие доспехи. Съемные, разумеется, хотя они и обошлись барону дороже. Вернее, не барону, а селянам, платившим оброк. Зато теперь можно было устраивать баталии, больше похожие на жизнь, скучно ползущую за воротами баронского замка, да и в его стенах тоже.
Слуги увлечений своего хозяина не разделяли. Где ж это видано, чтобы мужчина до стольких лет в куклы игрался? Пора было уже присматривать одну из соседских дочек в качестве супруги да обзаводиться детьми, вот им игрушки как раз бы пришлись впору. Только Эгерт последнее время редко покидал замок, словно боялся сделать последний шаг, ведущий в трясину обыденной жизни, и все больше времени проводил у стола в своем кабинете.
Но даже строгие запреты не беспокоить хозяина не могли обещать благословенной тишины: едва барон успел расставить солдатиков и сделать несколько ходов, выстраивая рисунок грядущей битвы, из-за приоткрывшейся после робкого стука, двери кабинета высунулась голова слуги:
— Мылорд, тут к вам…
— Ты плохо слышал мои слова? — Эгерт попытался вложить в голос все презрение и гнев, на какие только был способен, но на поверку получилась все та же скука.
— Так, мылорд, я же…
— Пошел вон!
Слуга покорно шатнулся назад, исчезая из видимости, только дверь не закрылась, пропуская в кабинет незнакомку, поинтересовавшуюся:
— Меня вы тоже прогоните?
Барон давно уже не ожидал в своей жизни никаких изменений, тем удивительнее было увидеть лилово-серебряную мантию, церемонными складками ниспадающую с хрупких плеч совсем юной и невероятно прекрасной женщины. Впрочем, Эгерт и самому себе не смог бы объяснить, почему счел пришелицу красоткой, ведь открытым взору оставалось только лицо с совершенными чертами и лучистыми голубыми глазами, а все прочее было целомудренно укрыто одеждой, как и полагалось служительнице церкви.
— С кем имею честь?
— Моим заботам вручена обитель, находящаяся неподалеку от Тарна, — ответила женщина, кротко улыбнувшись.
Сама тарнская аббатиса соизволила посетить скромного барона? А ведь говорили, что она почти никогда не устраивает личных встреч даже с самыми настойчивыми просителями. И еще говорили, что она вроде уже стара. Эгерт растерянно попытался вспомнить все, что знал о хозяйке аббатства, и с прискорбием был вынужден признаться: немногое. Лишь одно было несомненным. Если та, которая избегает появления на людях, сама пришла к нему, это случилось не просто так.
— Чем могу служить? — почтительно склонил голову барон.
Аббатиса медленно окинула взглядом убранство кабинета, приподняла брови, увидев стол, заставленный солдатиками, подошла ближе и взяла одну из фигурок в руки.
— Одна из ваших забав?
Эгерт почувствовал, как к щекам приливает кровь. Не то чтобы он стыдился своего увлечения, но вопрос аббатисы прозвучал словно в двух мирах одновременно. И если одна половина сознания сочла слова женщины всего лишь вежливой попыткой продолжить беседу, то другая услышала в них что-то намного большее, хотя и непонятное. А верх взяла как раз эта половина, подтолкнувшая Эгерта сказать:
— Это не просто забава.
Аббатиса, прошелестев парчой мантии, повернулась к нему, все еще катая в тонких пальчиках игрушечного солдатика.
— А что же тогда?
Барон не понимал, откуда вдруг в нем взялась смелость признать то, что он и сам от себя пытался скрывать. Может быть, виной всему было благожелательное выражение прекрасного лица, а может, тонкий и почему-то чуть горчащий аромат розового масла, разлившийся в воздухе кабинета.
— Меня влечет поле боя.
Аббатиса посмотрела на своего собеседника с явным сомнением, и Эгерт невольно смутился, хотя считал, что кровь, по поводу и без повода приливающая к щекам, осталась в далеком детстве. Да, барон ничем не походил на воина. Что послужило тому причиной — отсутствие ли отеческого внимания или наследство по материнской линии, никто не смог бы сказать точно, однако молодой человек, ежедневно отправляющий в атаку игрушечные армии, больше походил на монастырского служку, чем на солдата.
— Вы знаете, на что оно похоже?
Эгерт хотел было возразить, что и юная красавица вряд ли могла успеть за свою недолгую пока жизнь поучаствовать в сражениях, но небесно-голубые глаза, смотрящие на него из-под золотистых полукружий тонких бровей, вдруг мимолетно потемнели, придавая своей хозяйке вид умудренной женщины. Правда, это впечатление тут же рассеялось, но его было достаточно, чтобы намерение пререкаться исчезло, едва родившись.
— Нет.
— На кладбище.
Аббатиса поставила солдатика на стол и кончиком пальца щелкнула по золоченому шлему. Фигурка, разумеется, упала, но не одна, а потянув за собой остальные. Не прошло и минуты, как армии, столь тщательно расставленные бароном, легли, как свежескошенная роясь.
— Любая победа требует жертв. А самая лучшая жертва — жизнь.
Эгерт раздосадованно посмотрел на плод своих утренних усилий, уничтоженный одним движением слабой руки.
— Да, кто-то обязательно погибнет, — признал он.
