вкалывать за милую душу, чтобы только дожить до заводов…
Пришел Пестерев, начальник производственного отдела управления. В целлофановом мешочке принес пива. Мы разлили пиво по стаканам и жадно выпили. Пестерев закурил.
— Как это кстати, пивзавод в городке. В поселок привезли две цистерны. А верно ли, что спиртным торговать не будут?
— Да, — подтвердил Салтыков, — по крайней мере водкой. В облторге Халиков договаривается насчет сухих вин. Кстати, продуктовый в «Литейном» действует нормально.
— Теперь люди просят промтоварный.
— Ведь райпотребсоюз обещал посылать автолавку.
Пестерев вздохнул и ничего не ответил.
— Там баню начали было строить, — заговорил он опять, — а сегодня, слышу, детский сад.
— Баня есть в городе, есть на Гончарке, — сказал Салтыков. — А детский сад нужен позарез. Только проследите, чтобы половые доски больше не трогали.
— И на детсад нельзя?
— Нельзя. В «Литейном» все временное — и сам поселок, и детсад тоже. Заказчики против капитальных построек. Надо поскорей решать вопрос, где строить жилой массив для литейщиков — в городе или близ заводов. Это, между прочим, должны были решить еще проектировщики.
— Горисполком за строительство в городе.
— Там придется сносить старье.
Я сказал:
— Иное старье здесь покрепче твоих железобетонных построек.
— Угу, — отозвался Салтыков.
Стали возвращаться остальные жильцы: главный бухгалтер, один из будущих директоров литейки, секретарь парткома Ермашов, два начальника СМУ, которых Салтыков давно уж хотел выпроводить из гостиницы: живите на участках, в палатке, где хотите!
Когда собрались все, Салтыков встал и негромко, но непреклонно сказал:
— На днях переселяемся в вагончики. Учтены все выгоды — не будем тратить время и деньги на транспорт. Кто вытащил мой бинокль? — сварливо спросил он. — Ты? Так будь добр, возврати на место. — И, быстро переменив раздраженный тон, шепнул: — Не ужинал? Идем.
Когда мы спускались по лестнице, он подхватил меня под локоть.
— Признавайся, надоел я тебе с дурным своим настроением?
Надоел… Он был единственный человек, с которым я чувствовал себя хорошо и просто в эти смутные свои дни.
— Сегодня я написал письмо, — сказал я. — Деле.
— Зови ее сюда, — сказал он тихо. — Зови же, зови!..
В то лето я готов был ехать с Салтыковым хоть к черту на кулички. Меня волновали разговоры о том, что вот-вот он закатится на самую-самую, как у нас частенько говорят, стройку. Но я, пожалуй, и без него бы уехал, не знаю только куда.
А в Маленьком Городе я оказался раньше Салтыкова и узнал о предстоящей стройке еще до того, как он получил туда назначение. В сентябре редактор сказал, посылая меня в городок:
— Там, кажется, что-то собираются строить, что-то, знаете ли, грандиозное, — он произнес это не без иронии, ибо всегда в его краю строилось что-нибудь грандиозное, то Магнитка, то ЧТЗ, то трубопрокатный, а где-то в Маленьком Городе не могло произойти ничего такого, что удивило бы его. — Приехали проектировщики, с ними в Маленький Город едет главный архитектор области Канбеков. Погляди, послушай — строк сто, не больше.
И я поехал. Признаюсь, без большой охоты. Это был городок, где жили мои деды, мои родители. И хотя я вырос в Челябинске, вся моя жизнь — и в детстве, и потом — была связана с городочком и его обитателями. Более того, городок жил во мне самом, выпячивался из меня и тяготил. К нему я относился со стыдом и жалостью.
И на этот раз мне было немного стыдно видеть подобострастие, с каким принимали проектировщиков местные руководители. «Вы не патриоты, а рабы своего города, — думал я, — рабы его привычек и порядков, его захолустного снобизма». Потом все объяснилось очень просто: посадить здесь заводы значило бы немалую прибавку к бюджету, капитальное и жилищное строительство, асфальт на улицах, водопровод в домах, щедрое электроснабжение и прочие, прочие удобства городского бытия.
Я точно душой притронулся к бедности этого некогда роскошествовавшего торгового города. Вот река, когда-то глубокая и полноводная, а теперь обмелевшая, мутная, едва пульсирующая на желтых перекатах: рубка водоохранных лесов сурово мстила за себя через десятки лет. В век электричества городок освещали старый локомобиль, маломощный генератор, дизелек, каждый из которых имел своего хозяина: пимокатную фабрику, швейную фабрику, жиркомбинат. Городу не хватало общественного транспорта, водоразборных колонок, детских садов, жилья.
Меня поразило то, что местные руководители торговались за каждое преимущество, за каждый клочок городской земли, но вдруг с легкостью уступали, лишь бы проектировщики не уехали. Страсти кипели вокруг выбора площадки для заводов будущего литейного комплекса. С юга к городку подступает лес, его нельзя трогать, с востока чаще всего дуют ветры — дымы на город пойдут, на юго-восточной стороне — кладбища. Проектировщиков привлекала северо-западная окраина, за поселком Гончарка, и городские власти, понятно, не возражали: пусть заводы расположатся там, а поскольку город будет разрастаться, то пусть заводчане строят на юго-востоке — там необъятная степь. Но там находились и кладбища, какие бывают только в старых городах, и особенно колоритно татарское — с высокими каменными стенами, сводчатыми воротами с двух сторон, со склепами, поросшими живописными кустами, с вековыми соснами, кленами и березами. Кто- то из проектировщиков спохватился вовремя:
— Постойте, во-первых, мы все-таки предпочли бы строить поселок литейщиков близ заводов. А во- вторых, кладбища… это же исторические памятники!
Кончилось тем, что заявочные столбы поставили за поселком Гончарка, на ровной, как стол, степи, распростершейся на десятки гектаров; заводам предстояло занять около ста гектаров. Тут же вскоре наметилась новая ветка железной дороги, по которой должны были доставлять строительные материалы. Под вопросом пока оставалось: где строить жилой массив для литейщиков — или в собственном городе на месте старых домишек, или тоже за Гончаркой; и тот и другой варианты имели свои выгоды и недостатки…
Уезжая из городка, я думать не думал, что через полгода Салтыков и я окажемся здесь.
Сегодня утром, выйдя в умывальню, я столкнулся там с Женей Доброхотовым, корреспондентом АПН.
— Привет, — сказал он и подошел к столику, на котором начинал кипеть электрический чайник. Женя налил из чайника в алюминиевый стакан и пошел к зеркалу править усы и бороду. Это была борода алжирского пирата, и Женя горделиво холил ее. Чайник он купил на днях, не чаевничать, а вот прибежать сюда утром из аптекарского домика, где он квартирует, нагреть воды, побриться и умыться.
— В бывшем юзеевском магазине продают термосы, — говорил он, подбривая бороду. — Купи обязательно. Да разживись целлофановыми кульками. Случается, пиво продают, так ведь не станешь таскать с собой бидон.
Я завидовал, с каким удобством он умел устраиваться даже в этих условиях.
— Здесь только комфорта минимум, — продолжал Женя, — а все остальное в грандиозных размерах. Извини, старик, но пятьсот тысяч тонн литья в год — это впечатляет! Хватит и для собственных нужд, и на продажу. Европа, говорят, уже приторговывается, и японцы тоже. Но, к сожалению, грандиозны и всякие неурядицы. Ты записываешь каждый день? Иначе все перемешается. У меня три блокнота полны сведениями о городке. Технократы смотрят на меня как на чудака. Подружиться с ними нелегко. Они деликатничают по-медвежьи, обращаются к тебе только на «вы», делают вид, что заняты по двадцать часов в сутки, плюют на экзотику.
— Мне тоже кажется странным твое увлечение экзотикой, — сказал я.
