послушной игрушкой в постели какой-нибудь бабы, положившей глаз на его красивое лицо и крепкие мышцы. Нет, Люк желал, чтобы Диана полюбила его, сумевшего столькому выучиться и дорасти до нее.
На ее глаза внезапно навернулись слезы радости. Она наклонилась и осторожно поцеловала Люка. Диана действительно успела его полюбить. Она любила непосредственность Люка, его искренний восторг и благородство.
Вряд ли он часто говорил женщинам то, что сказал вчера ей. А уж Диана и подавно слышала такое впервые. И это наполняло ее радостью.
Не сдержавшись, она стала целовать его в плечо, спустилась на грудь, на живот и дальше, все ниже, с лукавой улыбкой следя, как оживает и шевелится его копье, хотя сам Люк еще не проснулся.
Тогда Диана взяла его в рот, ласкала губами и языком, пока оно не затвердело.
И они снова с восторгом занимались любовью.
Всю субботу они не выходили из гостиницы и заказывали еду прямо в номер.
А в воскресенье утром, когда они вернулись домой, Люк перенес свои вещи в спальню Дианы.
Глава 10
Гвен Ван Рик сидела дома за пишущей машинкой и трудилась над вставками для «Ночью и днем». Проработав основную сюжетную линию, соединить воедино отдельные эпизоды почти ничего не стоило. Однако за последние два месяца она вымоталась настолько, что едва справлялась и с этим. Вот, пожалуйста – уже пятница, а Гвен до сих пор не закончила то, что должна была сделать за неделю.
Она начала печатать второй акт, думая в основном о разбивке сцен и авторских ремарках. Диалоги, придуманные Линдой, одной из сотрудничавших с ней авторов, были хороши и без правки.
«Дина подслушала, как Морт обсуждал с Принцем слияние капиталов, возможное при условии…»
Резкий телефонный звонок помешал Гвен сосредоточиться.
Конечно, это Перри звонит ей из Бостона клянчить деньги. Когда же он перестанет ее доить?
Слушая сына, Гвен закурила сигарету. Перри собрался отдыхать в палаточном лагере со своим соседом по комнате и убеждал мать, что они здорово сэкономят, поскольку будут сами готовить еду.
– Да, хорошо. Я пошлю тебе чек. Не могу сейчас говорить. Нет, милый, не сержусь и с удовольствием обо всем послушаю. Только давай потолкуем об этом завтра вечером.
Закончив четвертый акт, Гвен встала из-за стола, с наслаждением потянулась и, выйдя на террасу, занялась бегом на месте, затем сделала несколько упражнений.
Гвен все еще была подвижной и подтянутой, несмотря на свои сорок четыре. Господи, и как только она успела прожить такую уйму лет? Перри подарил ей на последний день рождения электронные часы. Только двадцатилетний мальчишка может вообразить, будто часы – это «самый отпад». Еще бы, для него каждая минута – это новое приключение, а не шестьдесят беспощадных секунд, приближающих тебя к старости и одиночеству.
Резкий западный ветер донес со стороны Нью-Джерси какой-то отвратительный химический запах. Да, она может похвастаться отличным видом из своей квартиры, но не воздухом. С высоты восемнадцатого этажа огромного дома на Одиннадцатой улице был виден Вашингтон-сквер-парк. Если прищуриться, можно разглядеть катавшуюся вокруг фонтана детвору.
Гвен неприязненно покосилась на часы: неугомонная стрелка перескочила с часа тридцати девяти на час сорок – оказывается, она совсем забыла про ленч. Ну что ж, зато добралась до пятого акта. Еще полстраницы текста через интервал – и дело в шляпе.
После яркого солнца на террасе в библиотеке было сумрачно, но это приятно успокаивало нервы. Гвен держала шторы закрытыми: сочинять «Ночью и днем» куда легче, если не знаешь, что творится снаружи.
Повязав волосы надо лбом и застегнув теплую куртку, Гвен вышла на улицу. Пробегая трусцой на запад по Одиннадцатой улице и поворачивая вверх по Пятой авеню, она только теперь сообразила, что не покидала дом со среды. Последнее время Гвен чувствовала себя так худо, что не находила сил снять халат и переодеться – да, собственно говоря, и зачем? «Таймс» исправно приносил почтальон, а еду Гвен заказывала в ресторане Кристеда. Ее секретарь забирала рукопись со сделанными вставками, перепечатывала начисто и потом возвращала Гвен.
При такой глубокой депрессии Гвен с благодарностью соглашалась появляться каждую неделю в салоне красоты у Жоржетты Клингер – иначе она вообще не заставляла бы себя выбраться из дому. Наверное, именно такое состояние и было у Обломова, героя какой-то русской книжки. Он считал главной трудностью в жизни необходимость каждое утро вставать с постели. Может, когда-то напишут роман и про нее, Ван Рик, которая так и не придумала, для чего выходить из своей квартиры.
Гвен пыхтела как паровоз, обежав вокруг квартала всего два раза. Ноги онемели и не слушались ее. Даже бег трусцой стал слишком большой нагрузкой. Она отлично понимала, что надо бросить курить, но ее ужасала перспектива пополнеть не меньше чем на двадцать фунтов.
Дома Гвен приняла душ и надела мягкие, как шелк, темно-пурпурные слаксы и яркий пестрый свитер ручной вязки. С недовольной гримасой разглядывая себя в зеркале, она снова подумала, что уродилась с постной монашеской физиономией. Прямые редкие каштановые волосы, карие глаза, острый длинный нос, тонкие губы и бледная, неживая кожа, на которой с возрастом появлялось все больше морщин.
Недотрога с витрины. Когда-то Бобби утверждал, что именно это заставило его обратить на Гвен внимание. И она поверила ему в двадцать лет, но уже в двадцать два сообразила, что Бобби женился на ней из-за денег. И крупно промахнулся, хотя узнал об этом слишком поздно. От состояния легендарных Ван Риков, основавших в Нью-Йорке в 1670 году целую финансово-промышленную империю, остались более чем жалкие крохи. Как это ни печально, но слишком многие Ван Рики вступали в брак с людьми, желавшими наложить лапу на чужие деньги и спускавшими их на ветер в рискованных спекуляциях или азартных играх.
В молодости Гвен действительно была недотрогой, но за тринадцать лет совместной жизни с Бобби многое изменилось.
Она внимательно разглядывала себя в большом зеркале. Рост пять футов пять дюймов, вес сто пятьдесят фунтов. Ровно столько же Гвен весила и в двадцать лет, но теперь вместо упругого тела появилась общая дряблость – результат многолетней сидячей работы. Хуже того, в последние несколько месяцев ей просто не для кого было выглядеть красивой.
Постоянно ухаживая за своим лицом, Гвен никогда не отваживалась появляться на улице без макияжа. В таком случае она чувствовала бы себя голой. Зато даже самый легкий макияж помогал создать видимость длинных пушистых ресниц, по-восточному приподнятых скул, золотистой гладкой кожи и полных чувственных губ. Вот только с жидкими волосами ничего не удавалось поделать, и приходилось пользоваться пепельно- серой фетровой шляпой.
Когда Гвен появилась в салоне Жоржетты Клингер, секретарь-распорядитель горячо спорила о чем-то с незнакомой молодой особой.
– Извините, но вы же заказали сеанс на понедельник, а не на сегодня!
– Не может быть! Я знаю, что мне назначено на сегодня! – Незадачливая посетительница расстроилась не на шутку. – О понедельнике и речи не шло! Ведь я весь день должна провести на службе! И поэтому заказала сеанс на сегодня…
Тут секретарша заметила Гвен.
– Добрый день, миссис Ван Рик! Проходите, вас ждут.
– Ох ты! – Незнакомка обернулась и уставилась на Гвен. Ее губы расползлись в лукавой, игривой улыбке.
Гвен, слегка растерявшись, улыбнулась в ответ и окинула взглядом пышную рыжую шевелюру и широко распахнутые, по-детски чистые, доверчивые светло-карие глаза с голубыми (или зелеными) крапинками.
– Простите, но неужели вы та самая Гвен Ван Рик? То есть это ведь довольно редкая фамилия. А я просто без ума от «Ночью и днем»! Не пропустила ни одной серии!
Вздрогнув от неясного предчувствия, Гвен величественно кивнула:
– Если уж на то пошло, то я и есть Гвен Ван Рик. Но все же удивительно, как быстро вы меня узнали.
– Ох, это было просто! О вас говорили в «Обзоре мыльных опер».
