только познакомились, мне казалось бессмысленным ворошить прошлое, а когда мы с тобой снова встретились, я уже не мог рассказать – получилось бы, что все эти годы я нарочно что-то скрывал. Принимаю всю вину на себя, но так сложилось, что…»
Он вдруг увидел, что прекрасные глаза Гейл блестят от слез.
– Мне так недоставало твоей дружбы, Филипп, мне не хватает слов, чтобы передать… Поверь, я достаточно наказана.
– А как же твой муж? – прошептал Филипп внезапно охрипшим голосом.
– Муж… никогда не был мне другом, как ты. Да, я восхищалась его храбростью гонщика, но… – Она помолчала, потупив взгляд, а потом посмотрела Филиппу прямо в глаза. – Признаюсь честно, ему не хватало твоей глубины, эрудиции, ты гораздо лучше него разбираешься в вещах, которые для меня важны, в искусстве, например. Когда я вспоминаю, как мы когда-то… как интересно нам бывало вместе…
Филиппа захлестнула горячая волна. Пока Гейл продолжала распространяться о дружбе, он с тревогой осознал, что его одолевает похоть. Примитивная животная похоть, почти на уровне рефлекса. Он быстро допил воду и набил рот мороженым, так что от холода заболели зубы.
Филипп не помнил, чтобы Гейл когда-нибудь плакала, и сейчас ее слезы глубоко тронули его. «Она плачет из-за меня и только что почти призналась, что, уехав тогда к родителям, совершила ошибку».
В этот момент подошла Венди с подругой. Пока Гейл успокаивалась, промокая глаза платком, Филипп чувствовал себя на редкость неловко и ждал, пока спадет возбуждение. Наконец он решил, что может встать из-за стола.
– Венди, все было замечательно, но мне пора возвращаться домой.
– Мы тоже уходим, – быстро сказала Гейл. – Правда, я не уверена, что мы сможем быстро найти машину.
Филипп поймал такси и подбросил Гейл с дочерью до дома. Когда он остался один, спутанные мысли и невысказанные слова завертелись в его голове. Он повел себя, как трус, не решившись произнести заранее заготовленную фразу. Просто не смог. Оборвать Гейл, заговорившую о дружбе, было бы жестоко и даже грубо. В конце концов, разве не дружеское участие подтолкнуло его прийти на детский спектакль?
Неловкая сложилась ситуация. Филиппу не хотелось причинять ей боль. Наверное, впредь лучше отклонять все ее приглашения. Пусть это будет выглядеть как трусость, но в конечном итоге так лучше. Гейл просто нужно время завести новых друзей, и Филипп не сомневался, что это ей удастся.
Алекса сидела в гостиной и потягивала бренди. Она встретила Филиппа улыбкой.
– Привет, милый. Я еще не все доделала, но решила послать проект ко всем чертям. Иногда наступает момент, когда мозги отказываются работать. – Она похлопала по дивану рядом с собой. – Посиди со мной. Расскажи, как прошел день. Выпить хочешь?
– Не откажусь.
Филипп почувствовал себя виноватым: умалчивать о чем-то – почти то же, что лгать. Если бы Брайан пошел сегодня с ним… Но не пошел, да и в любом случае мальчик вряд ли стал бы откровенничать с Алексой.
Господи, что происходит?! У него же никогда не было тайн от жены!
В полумраке Алекса казалась бледнее обычного, а волосы выглядели еще светлее, чем Филипп их помнил. А может, только в сравнении с румяной темноволосой женщиной?..
– Фил, ты выпил свое бренди залпом? Неужели так отчаянно нуждался в выпивке?
Он удивленно уставился на пустой стакан.
– Да, наверное. У меня был тяжелый день. – На этот раз Филипп говорил правду. – Тодд слег с простудой, и мне пришлось самому иметь дело с режиссером программы.
– А как Брайан?
– Нормально. Мы поужинали гамбургерами… Потом он захотел посмотреть фильм по телевизору…
– Может быть, когда вся эта суматоха с проектом закончится, я сама слетаю в Лондон и выясню, не нужно ли что-то сделать для Пейдж.
Филипп почувствовал стеснение в груди. Прекрасно, она полетит в Лондон, еще куда-нибудь, может, на Луну – вот только выкроит время. А как же насчет ребенка? Но он слишком устал, чтобы поднимать эту тему сейчас.
– Пожалуй, мне пора спать.
– Звучит заманчиво, – сказала Алекса, беря с собой в спальню рюмку бренди.
В этот вечер они для разнообразия легли одновременно, и Филипп попытался заняться с Алексой любовью, благо бренди пошло ему на пользу. Он мечтал отдаться страсти и забыть обо всем, Алекса тоже была на взводе и достигла оргазма, как только Филипп к ней прикоснулся. Однако его снова ждало разочарование…
Алекса неуверенно спросила:
– Филипп, ты уверен, что причина не… физическая? Может, тебе стоит показаться врачу? Нужно выяснить, что нам делать…
– Я просто устал, – ответил Филипп более раздраженно, чем ему бы хотелось, быстро поцеловал жену и повернулся к ней спиной.
Он чувствовал, что потерпел поражение, но твердо знал, что его проблема не связана со здоровьем.
Диафрагма Алексы стала чем-то вроде барьера для его страсти, так же как ее карьера встала на пути беременности. В этот вечер, общаясь с Гейл и слушая, как она восторженно говорит о своей дочери, Филипп впервые со страхом подумал: а вдруг Алекса обделена инстинктом материнства и может упустить время, отпущенное природой?
Филипп не знал, что делать. Всякий раз, когда он пытался поговорить о ребенке, казалось, будто они с Алексой объясняются на разных языках. И все-таки он чувствовал, что так дальше продолжаться не может.
Алекса давно спала, а он все ворочался в кровати, тщетно пытаясь выкинуть из головы образ Гейл, ее развевающиеся черные волосы и прекрасные фиалковые глаза, сверкающие от непролитых слез.
Она обратилась к медсестре за стойкой.
– Мне нужно позвонить по междугородному телефону. Сыну. – На какую-то долю секунды Пейдж засомневалась, есть ли у нее сын, но медсестра кивнула, переписала себе на листок номер из ее записной книжки и указала на кабинку.
– Зайдите и ждите, миссис Барнс. Как только вас соединят, телефон зазвонит.
Пейдж нервозно перечитывала отпечатанное на компьютере письмо Брайана. Разве ее сын не слишком мал, чтобы обращаться с компьютером? Сколько же ему лет? Десять? Нет, наверное, уже двенадцать. Пейдж вспомнила, как они праздновали в Уэльсе его одиннадцатый день рождения. Тим повез их в какое-то место с непроизносимым названием покататься на яхте. Они отлично провели время. Но… Тим умер и унес с собой все хорошее.
Пейдж еще раз перечитала письмо сына. У Брайана есть свой телевизор, стереосистема и «крутой» велосипед. «Надеюсь, тебе уже лучше… Я хочу поскорее вернуться домой…»
Хочет ли? Пейдж вдруг стало не хватать воздуха, показалось, что в кабинке слишком душно. Но если открыть дверь, медсестра решит, что она раздумала звонить. К тому же снаружи ждет какая-то толстуха, которая сердито смотрит на нее из-под широких бровей.
Пейдж снова быстро опустила глаза. Брайан выражается, как настоящий американец. Строчки письма стали расплываться перед глазами. Пейдж сглотнула слезы. Сыну гораздо лучше быть с Алексой и ее мужем, чем с ней. У Джеромов нет своих детей, зато есть куча денег, чтобы покупать мальчику то, что ей не по средствам. Джеромы – миллионеры, а она – всего лишь вдова подполковника. Не бедная, конечно, но и не богачка. И еще у нее был этот «срыв» – как будто она не человек, а какая-то старая машина-развалюха с неисправной линией подачи топлива.
Пейдж покрылась потом. Доктор Уэстон, видимо, считает, что ей стало лучше, хотя и не настолько, чтобы выписать из больницы. Если разобраться, она не очень-то и хотела выписываться, так как не была уверена, что сумеет справиться одна. Пейдж подумала о пустых днях в пустой лондонской квартире. У нее не было в Лондоне знакомых, за исключением других офицерских жен, но теперь она больше не жена.
– Возвращайся домой, – предлагала мать каждый раз, когда звонила по телефону. – Найдешь квартиру
