Звезда Cтриндберга

Немец, не моргнув глазом, продолжил:

– Это, конечно, может показаться случайным совпадением, но вы должны понимать, что в то время круг интеллектуалов в Швеции был очень ограничен. К тому же Хедин знал, что у Стриндберга был доступ к аналитическим лабораториям Сорбонны, оборудованным едва ли не лучше всех в мире.

Дон покосился на Эву. Она с притворной кротостью возвела глаза к потолку – и долго еще будет продолжаться этот спектакль?

– Сама мысль, что Свен Хедин послал свои находки не кому-нибудь, а именно Стриндбергу… – сказал Дон.

– И что?

– А то, что они были смертельными врагами. Вы же это знаете, не правда ли?

– Ничего подобного! Вражда возникла позднее! И в том, что она возникла, возможно, не последнюю роль сыграло, как Стриндберг обошелся с находками Хедина. Нет-нет, до 1895 года у них были прекрасные отношения… – Эберляйн улыбнулся.

На улице, должно быть, совсем стемнело, потому что, когда человек-жаба открыл нараспашку дверь в библиотеку, освещение почти не изменилось. Он со стуком поставил на стол поднос с серебряным чайником и чашки на блюдцах с золотым кантом. На подносе рядом с чайником лежала, как показалось Дону, аккуратная стопка белых салфеток. Но, вглядевшись, он понял, что это никакие не салфетки, а тонкие хлопковые перчатки.

Эберляйн поднялся и подал каждому чашку. Пар из чайника распространял колдовской аромат мака и корицы. Дон машинально потянулся к сумке за одним из дериватов амфетамина – его все более и более клонило в сон.

Немец, не садясь, поднес чашку к розовым губам.

– Короче говоря, – сказал он, отхлебнув глоток, – все эксперименты Стриндберга ни к чему не привели. Все же не надо забывать, что он был дилетант… поэтический химик, как он сам себя называл. Его знаний и навыков было совершенно недостаточно, чтобы определить происхождение материала и его свойства. К тому же в этот период жизни Стриндберга отличала повышенная капризность. Через месяц «хединские игрушки» ему надоели, но признаваться в неудаче он не хотел, поэтому попросту послал Хедину открытку. Тысяча извинений, но я твои игрушки забыл в кафе «Кардинал» в пятом дистрикте. Хедин, разумеется, пришел в ярость, но что он мог сделать, сидя в азиатской пустыне?

Эберляйн подошел к столу. Пальцы его скользнули по металлической шкатулке. Он повозился немного – на задней стороне был, очевидно, секретный замок.

– Нет, Августу Стриндбергу ничего с крестом и звездой сделать не удалось… – Он вынул два шплинта по бокам и открыл крышку. – Историки обожают коллекционеров, не правда ли, господин Тительман? – Руки его легли на спинку стула. – Для нас нет ничего лучше коллекционеров… Ведь Стриндберг был настолько убежден в собственной значительности, что подписывал счета на стирку, списки покупок, любой дрянной эскиз – чтобы облегчить работу будущим стриндберговедам… Сохранилось более десяти тысяч его писем – Ницше, Георгу Брандесу[35], Ибсену… а еще есть письма кузину Стриндберга Юхану Оскару, Окке, как называли его в семье. Они были очень близки. Стриндберг даже стал крестным отцом сына Окке, Нильса. А к этому времени – напомню, дело происходило ранней весной 1895 года, – к этому времени Нильс стал одним из самых многообещающих шведских физиков и химиков. Окке с гордостью упомянул работы Нильса по электрическому резонансу в письме Августу Стриндбергу, датированном седьмым февраля 1895 года. Мы знаем также, что Стриндберг через неделю, не больше, посылает племяннику письмо с рядом вопросов из области физики – на адрес кафедры, где работал Нильс. Племянник пишет подробный ответ, это письмо тоже сохранилось. За этим последовало еще несколько дюжин писем. Можно сказать, той весной Нильс был консультантом Стриндберга по части алхимических опытов. Их переписка становится все более доверительной. В одном из последних писем, датированном июнем 1895 года, Нильс жалуется дяде на летнюю скуку в Стокгольме – вся научная жизнь, пишет он, замерла. Делать совершенно нечего. В ответ крестный отец отправляет ему посылку с двумя предметами: крест Анх с петлей и звезда в виде египетского иероглифа Себа.

Эберляйн со стуком поставил фарфоровую чашку на стол и уселся на свое место напротив Дона и Эвы Странд. Пододвинув к себе шкатулку, он начал медленно натягивать хлопчатобумажные перчатки.

– Хочу показать вам кое-что… собственно, это кое-какие материалы, я захватил их, чтобы сравнить с находками Эрика Халла. Но, по-видимому, они могут пригодиться и для другого… – Теперь он расправлял перчатки на каждом пальце по отдельности. – В сопроводительной записке Стриндберг ни словом не упомянул ни о Свене Хедине, ни о пустыне Такла-Макан. Забыл… или как вы считаете? Единственное, о чем он попросил племянника, – провести анализы креста и звезды и как можно скорее прислать ответ. И первое, что сделал увлекающийся в то время фотографией Нильс…

Эберляйн достал из шкатулки тонкий картонный пакет прямоугольной формы, положил на стол и аккуратно развязал бечевку. На поверхности лежал серый рыхлый материал, напоминающий ватин. Эберляйн осторожно вынул его и постелил на стол. Потом очень осторожно достал из пакета тонкую стеклянную пластинку и положил на мягкую ватиновую подкладку.

Чтобы лучше видеть, Дон подался вперед.

Поначалу он видел только отражение люстры в стекле пластинки. Ему пришлось долго искать подходящий угол зрения. Наконец, Эберляйн пришел ему на помощь и заслонил рукой свет.

Никаких сомнений быть не могло.

На покрытой окисью серебра пластинке он увидел изображение молочно-белого креста с петлей. Рядом с крестом сияла пятиконечная звезда с необычно длинными лучами.

Фотограф предусмотрительно положил рядом линейку. Длина креста составляла 42,6 сантиметра, поперечины – 21,3 сантиметра. Рядом со звездой был от руки записан ее диаметр – 11 сантиметров.

– Когда видишь эти артефакты, все ощущается по-иному, не правда ли? – спросил Эберляйн.

Эве, по-видимому, тоже стало интересно. Она потянулась к пластинке. Эберляйн мягко отвел ее руку, показав глазами на перчатки. Эва пожала плечами, натянула перчатки и взяла пластинку.

– Коллодиум, – сказал Эберляйн, – нитрат целлюлозы, растворенный в алкоголе. Экспозиция десять минут. Неплохая резкость, не правда ли?

Дон еще раз посмотрел на пластинку, но с его места изображения видно не было. Он увидел только отражающиеся в темном стекле глаза Эвы Странд.

Эберляйн вынул из шкатулки еще один слой ватина. Под ним лежала пачка пожелтевших бумаг, перевязанных тонкой медной проволокой. На первой странице был синий штемпель:

СТОКГОЛЬМ. ВЫСШАЯ ШКОЛА.

ЛАБОРАТОРИЯ БЕРЦЕЛИУСА

Ниже штемпеля шли ряды цифр и формул. Фиолетовые чернила, небрежный почерк.

Немец положил пачку документов рядом с пластинкой, раскрутил проволоку и протянул Дону первый лист вместе с парой белых перчаток.

Почерк был еще более небрежным, чем Дону показалось на первый взгляд, – кроме нескольких обозначений химических элементов, он не мог прочитать ни слова.

Он недоуменно поднял глаза на Эберляйна.

– Стенография, – улыбнулся тот. – Стенографическая система Аренда. Нильс Стриндберг часто ее пользовался. Особенно когда работал в одиночестве. То, что вы видите, – описание экспериментов с различными кислотами. Позже он пытался воздействовать на артефакты и другими химикалиями, но всякий раз безрезультатно…

Эберляйн просмотрел несколько листов и отодвинул их в сторону.

– Вот… эти записи сделаны поздно ночью, когда он начал изучать надписи на металле. Он пользовался и лупой, и микроскопом, но так и не понял, как они сделаны, – ведь ему-то не удалось добиться даже минимального воздействия на загадочный материал! Даже алмаз – лучший лабораторный алмаз! – оказался бессилен нанести хоть малейшую царапину. Его удивляло все. Например, вес… – Эберляйн показал на строчку с подчеркнутыми цифрами. – Он взвесил артефакты на лабораторных весах. Всего несколько граммов… Всего несколько граммов…

Он перевернул еще пару листов.

– Через несколько дней безуспешных попыток Нильс вообще начал сомневаться, металл ли это.