–
Она повернулась к Эве:
– И вам тоже. А теперь делайте ночь.
Хекс в последний раз ласково провела рукой по щеке брата и пошла к выходу. Отодвинула дверь и обернулась, словно что-то вспомнила.
– Ай, я совсем с вами голову потеряла. Не забудьте купить одежду, когда приедете. Видок у вас – на море и обратно, – сказала она и исчезла в темном мазонитовом коридоре. Через минуту камуфляжная плита задвинулась, а чуть позже они услышали лязг вагонной двери.
Эва опустилась на койку и сбросила туфли на ковер.
– Сара? – спросила она.
– Что?
Дон снял свои летчицкие очки, сел рядом и прислонился к стенке.
– Ты назвал ее Сарой? Твою сестру?
– Да… нет. Я просто очень устал. Она не любит это имя, это старая история.
– Но ее зовут Сара?
– Да… или, вернее, Хана Сара Тительман. Если бы я назвал ее полным именем, она выкинула бы нас из вагона. У нее проблемы с еврейской наследственностью.
– Но не у тебя?
Дон отвернулся.
– Семью не выбирают, – тихо сказал Эва.
Он не ответил – сидел и молча массировал веки.
– А почему Хекс?
– Это аватар. Компьютерная кличка. Не знаю, как она со всем этим управляется, но получается, как видишь, неплохо.
– Ты раньше когда-нибудь путешествовал на поезде?
– Я не большой любитель путешествовать…
Наступило молчание. Дон подумал, что мог бы и рассказать о Хане Саре Тительман.
Если бы не было так поздно и если бы он не был так измотан, он поведал бы Эве о весенней ночи 1994 года… Она переросла его… и спасла. Она пригрела его… не он ее, а
– Смотри-ка, здесь даже грелки есть, – засмеялась Эва.
Она выкатила из-под кушетки ящик, где и в самом деле лежали грелки для постели.
И в ту же секунду вагон тряхнуло. Удар эхом отозвался в стенах, в потолке, и даже морозное стекло начало вибрировать.
– Дрезина, – сказал Дон.
Снаружи доносились металлический лязг и голоса людей. Дону показалось, что они почему-то бегают вокруг вагона. Выкрик, свисток и еще один рывок, на этот раз послабее. И все затихло.
– Тебе надо поспать, – сказала Эва.
Она подняла ноги на кушетку и отодвинулась к самой стенке, так что ему хватило места улечься спиной к ней. Лезть наверх сил у него не было.
Еще один рывок – на этот раз вагон тронулся с места и опять остановился. Прошло несколько минут, прежде чем маневровая дрезина потащила их к месту назначения. Эва прислушалась, как все быстрее постукивают на стыках колеса. Уже почти в полусне она задала последний вопрос:
– Перед уходом она сказала что-то на идиш. А диспетчера, который направил поезд метро по запасному пути, назвала
– Надежда умирает последней, – ответил Дон невпопад. Она поняла, что он уже не в состоянии отвечать, но удержаться не могла:
– А почему Серебряная Стрела?
Дон повернулся к ней и погасил оранжевый ночник. Потом выкатил из-под койки ящик на колесиках, нашел одеяло и укрыл им обоих. Повернулся на спину. Сон как рукой сняло. Он таращился в темноту, пытаясь уловить ритм в стуке колес.
– Дон?
Их вагон остановился на каком-то запасном пути, и мимо с воем пронесся невидимый состав.
– Дон, – повторила Эва.
– Старая басня, – промямлил он.
– Какая старая басня? – не унималась Эва.
И тогда он шепотом поведал о поезде мертвых, который носится по всем веткам стокгольмского метро. Мертвецы смотрят в окна на живых… и серебристые вагоны открываются на станциях как ни в чем не бывало…
Он говорил все более неохотно.
– Но если кто-то решится войти в этот поезд… Серебряная Стрела, подземный Летучий Голландец… если кто и решится войти в этот поезд, то выйти он может только на одной станции – Чимлинге, станции мертвых.
Дон замолчал, прислушался к дыханию Эвы и понял, что она спит. В четверть седьмого их вагон прибыл в Вестбергу, где его прицепили к поезду, идущему на юг. И только тогда он немного расслабился.
Постепенно исчезли все звуки пробуждающегося большого города – сигналы автомобилей, полицейские сирены… в купе царила темнота. И наступившая тишина нарушалась лишь ритмичным перестукиванием колес на стыках рельсов.
Эва во сне взяла его руку и положила себе на плечо. Он придвинулся поближе, ощущая приятное тепло ее тела.
–
II
24. Ипр
В свое время носились с величественным планом – оставить город, как есть, в руинах. Как напоминание об ужасах войны. Но практически этот художественно-политический проект оказался неосуществимым: люди, жившие в Ип-ре до войны, во что бы то ни стало хотели туда вернуться. И как их ни уговаривали – посмотрите, мол, сами, возвращаться некуда, сплошные развалины, – они не унимались.
В 1918 году власти сдались. Начали строить временные жилища, выбирая место среди груд хлама, когда-то бывшего городом. На центральной площади Гроте Маркт осталась только обгоревшая колоннада, напоминающая, что когда-то здесь стоял кафедральный собор, да еще разрушенная часовня в Лакенхалле, Суконных рядах. Словно кто-то гигантским рубанком сострогал город Ипр с плоского бельгийского ландшафта.
Конечно, причиной всех выпавших на город несчастий было его стратегическое положение. Наверное, закладывая Ипр, никто не думал, что город в плодородных долинах Западной Фландрии, всего в нескольких десятках километров от смотрящего на Англию берега Северного моря, станет приманкой для множества европейских завоевателей. На востоке – Германия, на юго-западе – Франция. Пожалуй, не было армии, которая не доставила себе удовольствие пройти маршем по территории, где не было ни единой естественной преграды для успешного похода.
Не успели заложить город, как его тут же ограбили римские легионы. А когда в Средние века Ипр благодаря торговле сукном достиг относительного благополучия, с севера явились англичане и разрушили город до основания. В довершение этих бед началась эпидемия чумы, и в начале четырнадцатого века в Ипре осталось не больше двух тысяч человек, каким-то чудом избежавших гибели.
Город вложил огромные деньги в постройку земляных валов и укрепление крепостных стен – но тут появился порох и превратил все эти сооружения в очень дорогие, но бесполезные театральные кулисы. Потом последовали столетия беспрерывных французских осад. Ипр захирел окончательно.
В начале двадцатого века редкий школьник даже в таких городах, как Брюгге или Гент, мог ответить на вопрос, что это за город и где он находится, – а ведь речь шла не об Индии или России, а о Бельгии, стране с крайне ограниченной географией.
