санями не действуют. Техника в таких условиях не работает, а людям приходилось.
Конечно, психика начинала уставать, и по мере протекания зимовки напряженность на станции нарастала.
По-человечески все можно было понять: и срывы, и усталость друг от друга, и раздражительность, когда долго не было вестей с 'большой земли', от родных. Бывали случаи, когда здоровые, крепкие мужики, долго не получавшие из дома радиограмм, начинали сдавать, обвиняя жен в невнимании, грозясь 'на расстоянии' подать на развод… Но стоило на следующий день прийти долгожданной весточке из дома, как сразу всё, словно по мановению волшебной палочки, нормализовывалось.
В связи с этим наш радист Володя Терехин был, конечно, на станции благодетелем человечества. Через некоторое время для нас стали устраивать сеансы радиосвязи с родными. Мне удалось раза два-три поговорить с отцом, мамой, Дашей. К такому прямому контакту надо было приноровиться, потому что слышимость была плохая, да и говорить приходилось по очереди: сначала говоришь ты — тебя слушают, потом неизменное слово 'прием' — и говорят из Ленинграда, а ты пытаешься разобрать среди треска в эфире то, о чем тебя спрашивают: 'Как ты там?' — 'Прием'. — 'Хорошо. Почти как на курорте…' 'Прием'. Отец даже умудрился записать эти наши переговоры из рубки Института Арктики и Антарктики. Эти сеансы были для нас праздником и имели большое психологическое значение: потом мы еще несколько дней ходили в приподнятом настроении.
Конечно, добавляло нагрузку на психику и отсутствие женщин. Многие переносили это с трудом. Подавляли накопившееся напряжение тем, что развешивали в своих комнатах изображения красоток из невиданного тогда у нас в стране журнала 'Плейбой', номеров которого было довольно много в 'американском' павильоне. Правда, в общественных помещениях откровенно обнаженных девиц на стенах не было: в кают-компании висел календарь с портретами наших актрис-красавиц, который мне перед моим отлетом из Москвы подарила Наташа Фатеева. И вот мы стали делать из его листов подарки тому, кто в тот или иной месяц отмечал свой день рождения.
Безусловно, зимовка накладывала свой отпечаток на человека, на его поведение. Неизбежность в течение длительного времени находиться в одном и том же помещении, в одном и том же коллективе, невозможность уединиться делали свое дело. Небольшие, кратковременные выходы на воздух не решали проблемы. Люди раскрывались здесь полностью. Притворяться хорошим, добродетельным невозможно — просто надо быть нормальным человеком. Мы же были на виду друг у друга, знали слабые и сильные стороны каждого, все проблемы с женами, с детьми, с любимыми… Ведь весточки из дома мы получали через радиостанцию Мирного, оттуда они поступали к нашему радисту, так что секретов не было никаких.
Постепенно, по мере накопления психической усталости, начинал раздражать один человек, его привычки, потом другой… И это зависело вовсе не от характера, а порой от посторонних на первый взгляд причин: от погоды, от того, получил ли ты радиограмму от родных или нет… Возникало желание не видеть никого или видеть только тех, кто тебе ближе по духу. Коллектив так или иначе в таких условиях начинает разбиваться на группки, хочется посидеть втроем, вчетвером, посплетничать о ком-то другом, 'погрызть его косточки'… Такова природа человеческой психики, такова реальная жизнь, и никуда от этой данности не уйти.
Из-за монотонности жизни, из-за того, что уже все узнал о своих товарищах по зимовке, мне месяца через три больше не хотелось делать записи в своем дневнике, и я его забросил. Да и что интересного я мог там писать каждый день? Все оговорено, все рассказано — неинтересно. Хотелось других впечатлений…
Первое время нас еще объединяли разговоры, рассказы о зимовках некоторые из наших товарищей побывали там неоднократно. Старший механик Федор Львов, по облику настоящий русский богатырь, уже зимовал за два года до этого на 'Востоке'. Его помощники были тоже не новички в Антарктиде: Евгений Помехов, житель Архангельска, развлекавший нас своими рассказами о родном городе, о знаменитой Соломбале, где Петр I строил первые морские суда, был на 'Востоке', когда отмечалось шестилетие станции. Другой механик, Геннадий Мартынов, в Антарктиде третий раз: зимовал в Мирном, водил санно-тракторный поезд на станцию 'Новолзаревская'…
Немало тех, кто приезжал в Антарктиду, поработали до этого в Арктике. Правда, зимовки на Севере отличаются от зимовок на ледяном континенте. Арктика более обжита, там работала (по крайней мере, в те годы) целая сеть метеостанций, на льдинах дрейфовали станции 'СП' ('Северный полюс'), что небезопасно, так как огромные льдины постоянно грозили расколоться (и раскалывались).
Зимовки на прибрежных станциях в Арктике отличались еще и тем, что там состав сотрудников был смешанным, то есть нередко специалисты-полярники приезжали с женами, которые работали метеорологами, радистками — в зависимости от своей профессии. И хотя это на первый взгляд было неплохо, но и там возникало немало сложных коллизий на личной почве, так как среди сотрудников станций преобладали мужчины-одиночки. Нередко случалось, что семьи распадались, то есть находилась замена мужу.
Но уж совсем необычную историю рассказал нам наш радист Володя Терехин, проработавший какое-то время на одной из арктических станций. А начало этой истории случилось… в бане. Поскольку баня на станции, как правило, одна, то устанавливается очередность мытья — 'мужской' день, 'женский' день. Молодой, весьма шустрый радист, проявлявший вполне объяснимый интерес к особам противоположного пола, решил узнать, о чем же говорят женщины в перерывах между намыливанием и обливанием из тазиков. И тогда наш не в меру любознательный Володя применил на деле свои обширные познания в радиотехнике: установил в бане незаметный для глаз микрофон и записал то, о чем судачили женщины.
Когда он в своей радиорубке прослушал записанное, то волосы у него встали дыбом: он узнал о друзьях-приятелях такое, что лучше и не знать. Видимо, мужья так в чем-то не угодили своим женам- полярницам, что они между собой не стеснялись в выражениях. Оказалось, что в применении, говоря по- научному, инвективной лексики женщины во многом превзошли мужчин. А Володя стал обладателем жуткой тайны. И его начал грызть внутри какой-то червь — так ему хотелось поделиться ею с кем-нибудь. Случай вскоре представился. Один из его друзей-полярников, видимо от тоски, решил посидеть в тишине с радистом и принес для 'затравки' разговора тайком от строгой жены то, что полагается в мужской компании. Приняв соответствующее количество согревающего напитка, Володя расхвастался и дал послушать мужу 'банную' пленку…
На следующий день, когда радист находился в рубке, раздался стук в дверь. Не ожидая ничего плохого, он открыл ее. И что же он увидел? Перед ним стояли несколько женщин… с карабином: 'Вот что, Терехин, давай одевайся и выходи! Сейчас будем отправлять тебя в рай!' Это не было шуткой: рассерженные дамы пришли расправиться с радистом всерьез. А карабин на полярных станциях в Арктике всегда имелся — для защиты от белых медведей.
Оказалось, что разъяренный муж, да еще в подпитии, после всего услышанного пришел домой и так 'поговорил' с женой, что на ее лице остались следы их крупного 'разговора'. Пострадавшая, выяснив, откуда идет информация о 'банных' откровениях, собрала своих подружек, взяла карабин и привела всех к радиорубке. Как нам рассказывал Володя, с ним от страха почти приключилось то, что называется 'медвежьей болезнью', так как в глазах женщин он увидел — они сделают, что обещали. Прямо-таки шекспировские страсти за Полярным кругом.
Бросившись на колени, он стал умолять, обещал отдать пленку, чтобы они сами ее уничтожили. Сколько он так стоял и умолял, Володя не помнил, но одну из полярных дам он разжалобил. Обошлось… Что Володя сгустил в этом рассказе, судить не могу, но можно представить, в какой атмосфере прошла зимовка на той станции. Володя же признался, что это была для него наука на всю жизнь.
Сложные, порой драматические коллизии возникали не только на небольших станциях и в смешанных коллективах. Когда мы приехали в Антарктиду, нам рассказали историю, ставшую широко известной среди здешних зимовщиков и происшедшую незадолго перед тем в Мирном. Ее героями были два врача. Поскольку в Мирном зимовало много народа, то там всегда имелись один терапевт и один хирург, он же и стоматолог. Медпункт располагался в отдельном домике, где кроме основного входа был и запасной. Так было устроено во всех домиках поселка на случай пожара, чтобы выбраться из-под снега. (Речь идет о старом Мирном. Теперь поселок совсем другой.)
