уклонились к северу, нас может пронести мимо. Нужно постараться спуститься южнее Барбадоса, взять упреждение, как при стрельбе по движущейся цели. Удастся ли выполнить этот маневр? По словам Ивон, моряки единодушно утверждают, что, находясь в нашей позиции, попасть на остров невозможно.
Норман взялся за лоцию: есть, кроме Барбадоса, и другие острова. Но попытка не пытка — круто поменяли курс…
Шли наперерез волнам. Заливало нас теперь уже слева, со стороны двери в хижину, радости в этом — никакой. Дождь добро бы лил не переставая, так нет — то кончится, то начнется. А когда приходит дождь, обязательно меняется ветер, тут только смотри.
За парус боялись жутко, всякий раз, как заполаскивал, жмурились даже: вдруг не выдержит. Он уже два месяца был в работе, а запасного нет извели на брезентовые стенки. А стенка на носу вновь нуждалась в ремонте, и на корме тоже, но было неохота — лень, апатия, доберемся как-нибудь.
Барбадосское судно вышло, оно было уже не так и далеко: сигналы в наушниках Нормана были все слышнее. Рацию привязали к мачте, Норман, промокший, крутил рукоятки, переключал тумблеры: 'Наши координаты такие-то, сообщите ваши'. Оттуда отвечали: 'Ладно, примерно через час будьте на связи, позовем'.
Огромное самообладание было у нашего Нормана. Я бы не выдержал, взвился бы: то они нас слышат, то они нас не слышат. Координаты толком сказать не могут, придут, не придут. Ничего не ясно, а у нас каждую минуту готов лопнуть парус. А лопнет — крах, конец экспедиции, идти больше не на чем, и тогда все наши двухмесячные старания к чертям.
В три часа пополуночи они вовсе пропали. Не вызывали и не отвечали. А погода, как назло, стала совсем плохая, брезентовые стенки разрушались в прах, волны шли со всех сторон. Здесь, видимо, сходились Южное Экваториальное и Северное Экваториальное течения, мы были в самом завихрении, в сердцевине. Единственное средство было — бросать плавучий якорь: он дает парусу передышку, — но зато нас сразу же начинало сносить на север.
Этого еще не хватало — волны принялись атаковать нас и спереди. Они били в переднюю стенку хижины, как раз туда, где я спал. Утешался тем, что все же я под крышей, — на 'Ра-1' к этому времени дела обстояли иначе…
Днем торчали на мачте, ночью жгли сигнальные огни — никого, ничего. А между тем они были где-то уже совсем рядом, может быть, уже в радиусе игрушечной 'воки-токи'.
Тур достал 'воки-токи' и сразу услышал близкий голос Ивон. Связь возобновилась. Но встреча никак не получалась: на судне опять, как и на 'Каламаре', не работал пеленгатор. Мы шли бок о бок, возможно, уже параллельными курсами, и не могли друг друга отыскать.
Нашла нас Ивон. Она попросила Тура быть на связи и что-нибудь говорить, а сама принялась водить туда-сюда антенной. И 'воки-токи' выручила: нас приблизительно запеленговали. Ивон показала рукой: 'Они, видимо, в этом направлении'. Судно повернуло и вышло прямо на нас.
Это случилось на пятьдесят пятый день нашего пути, 10 июля 1970 года, в девятнадцать ноль-ноль…
А ночью опять бросали плавучий якорь. Опять мы с Сантьяго воевали с проклятым парусом. Только вздохнешь спокойно — приходит тучка, р-раз! ветер меняется. Сильный ветер, сильный дождь, вокруг грохотало, хлопало, с курса сбились — провожал нас океан по первому разряду.
Назавтра открылось, что мы переборщили — слишком уклонились к югу и проходили мимо острова. Нужно было сворачивать на север. Мнение барбадосских радиосоветчиков опять было единодушным: уж теперь-то нам к цели никак не попасть.
…Ее увидел первым, кажется, Норман. До того как это произошло, мы заметили самолет, затем другой, третий — они кружили над нами стаей. На одном из них, как мы узнали, находился сам президент Барбадоса. Потом появились катера. Нас предлагали взять на буксир, но мы отказались: хотели подойти как можно ближе, а там поглядим. На горизонте, в дымке, маячила темная полоска…
И были крики 'Земля!' на восьми языках, и махания руками, и прыгания на палубе, и объятия… И команда 'К парусу!', и развязывание, распускание, растягивание бесчисленных переплетений и узлов. Был труд, привычный, тяжелый и долгий. Но мы не замечали времени, забыли про то, что спины ноют и руки болят. Наоборот, пусть будет еще труднее — мы справимся, потому что мы молодцы, черт возьми, потому что мы доплыли! Да здравствует гипотеза Тура! Слава нашему 'Ра'!
Мы работали, радостные и влюбленные, осыпая друг друга комплиментами: 'Я счастлив, парень, что был эти месяцы с тобой!' — 'О'кей, приятель, ты великолепно справлялся!' — 'Ну, дружок, навалимся в последний раз!'
Мадани хохотал, Карло распевал по-итальянски, Жорж хлопал меня по плечу ручищей, глаза Кея лучились… И Тур подозрительно покашливал, и Сантьяго умудрялся, воюя с канатами, отбивать чечетку… И гортанный голос Абдуллы тоже, клянусь, слышался в нашем неумолчном хоре…
Парус лег наконец на палубу, блестяще, по всем правилам спущенный и уложенный. И мы встали над ним, оглушенные, и поняли: 'Всё!'
Всё! Кончено! Ничего не надо больше делать!
Тихо-тихо было в те минуты на 'Ра'…
Только чайки кричали, да умиротворенно повизгивала на плече Жоржа обезьяна, да пустые амфоры погромыхивали, перекатываясь у мачты.
— Смотрите! Это так поддержит нашу плавучесть! — воскликнул Норман, подхватил амфору, понес ее на корму. И не донес — отбросил и рассмеялся…
…Высокие валы прибоя набегали на барбадосский берег. Восемь человек из восьми стран расположились в тени кокосовых пальм, густые кроны которых шевелил пассат. Известняковые скалы вокруг — это юго-восточный конец островов Карибского моря, неправильно названных в свое время Вест- Индией.
Теперь мы были только зрителями. Мы глядели на прибой, на белые облака, гонимые трансатлантическим воздушным течением. Всего лишь несколько дней назад мы сами были участниками этого гигантского естественного процесса.
Зачем нам это понадобилось?
Одна не в меру экспансивная дама в разговоре со мной сочувственно воскликнула: 'Юра, вы так рисковали! И во имя чего? Гора родила мышь!' Вероятно, она имела в виду, что результаты нашего плаванья нельзя надеть на себя или скушать с кашей.
Что ж! Молочные реки действительно не потекли и булки не стали расти на деревьях оттого, что 'Ра' пересек океан
Этнографическая задача экспедиции имела значение для немногих знатоков. Правда, и опыты на синхрофазотроне — тоже для непосвященных звук пустой, умозрительная игра в бирюльки. Тут можно было бы кстати вспомнить, что вся современная электроэнергетика возникла из якобы баловства с пустяковыми лейденскими банками А какое глобальное 'электричество' может в принципе вырасти из нашего скромного вояжа? Гадать не к чему.
Наш век, оснащенный самой разнообразной и совершенной техникой, вообще располагает к экстраполированию. Пациент приходит к врачу не иначе как с целым ворохом справок об анализах. И это закономерно: чем полнее исследование, тем точнее будет диагноз…
И все же не сдана в архив трубочка стетоскопа! Все же иногда — пусть и крайне-крайне редко — настает необходимость, несмотря на обилие приборов, реактивов и инструментов, по-дедовски поднести к губам пробирку, в которой — опасный вибрион, подлежащий изучению!
Приручение плазмы, борьба с лейкемией и раком, космонавтика, наконец, — в той или иной степени это обязательно эксперименты на самом себе. Везде рано или поздно исследователь остается один на один, лицом к лицу с Неведомым.
'Ра' в этом смысле не исключение. Говорю это без ложной скромности и при этом имею в виду отнюдь не только ветер и воду, волны и штормы… Экспедиция 'Ра' показала наглядно, не на теоретических выкладках, а на практике: самые грозные препятствия преодолимы, если люди солидарны в главном, если вопреки всему, что их разделяет, они верны общей разумной цели.
Ради одного этого уже стоило выходить в океан кораблику 'Ра'!
Среди встречавших 'Ра-2' на Барбадосе были и рыцари Мальтийского ордена, его американской ветви.
