фантазии иссякли, мне надавали пощечин и выкинули за дверь, а вслед кинули одежду. Вот и все. На прощание этот молодой человек посоветовал мне отдаться Сансону. Сказал, что у меня теперь есть некоторый опыт. Ну, а если я пожалуюсь, то он для начала сдаст меня в полицию, и там меня высекут. За проституцию. А если не уймусь – отправят в Консьержери…
– Как его зовут? – Я встал и подошел к вешалке, где висел плащ. – Его имя?
– Вы его убьете? – На лице Юлии мелькнула горькая улыбка.
– Да, – кивнул я. – Убью…
Странно, еще совсем недавно казалось, что моя рука уже никогда не сожмет эфес шпаги. Таким, как я, убивать нельзя. Но сейчас я понимал Антуана Пари.
– Хотите отомстить за поруганную невинность? – Юлия с трудом встала и шагнула ко мне. – Бросьте, Франсуа Ксавье! Сейчас не времена Генриха III, вас просто отправят на гильотину. И я не для того пришла к вам. Просто мне надо было с кем-то поговорить и… Час назад я стояла на берегу Сены и думала, стоит ли жить. Один шаг – и все кончится, не надо будет помнить, чувствовать – каждый миг, каждую секунду… Но ведь Альфонса это не спасет! Франсуа, сделайте что-нибудь! Мне все равно, кто вы – тайный роялист, агент Комитета безопасности, рыцарь, который поехал за Граалем и заблудился… Помогите! Ради бога! Ведь вы верите в Бога, я знаю…
Она замолчала, но я не спешил с ответом. Обнадежить легко, но тем страшнее будет разочарование. Она готова схватиться за соломинку. Но я – плохая соломинка.
– Почему вы думаете, что я из ведомства гражданина Вадье? – поинтересовался я самым спокойным тоном. – По-моему, я не давал повода…
Она усмехнулась – сквозь слезы.
– Я виновата… Когда Альфонса арестовали, я почему-то подумала, что вы… И потом, когда вы так быстро вернулись из Сен-Пелажи… Извините, Франсуа! Демулен сумел узнать – на Альфонса донесли его знакомые из театра «Фейдо». На вас тоже донесли, хозяйка гостиницы, кажется. Вот такая я плохая, гражданин Люсон! Теперь я сказала все.
– Спасибо, – кивнул я. – Менее всего хотелось быть в ваших глазах секретным осведомителем.
Бумага, лежавшая во внутреннем кармане, внезапно стала жечь грудь. Нет, я не шпион, не национальный агент Шалье, предавший и убивший Руаньяка. Но всей правды я тоже сказать не мог. Слишком страшна и невероятна эта правда…
– Сейчас вы выпьете еще пару глотков и ляжете спать. Я запру вас, сидите тихо и никому не открывайте. Потом я вернусь и отвезу вас домой. Вопросы?
Юлия покачала головой:
– Нет. Сейчас вы поможете мне найти фиакр, я сама поеду домой и буду долго мыться. А потом буду реветь – пока не засну. И не вздумайте спорить, Франсуа Ксавье! Из вас получается хорошая нянька, но сейчас мне нянька не нужна. Вы не ответили мне…
Я вздохнул – лгать не хотелось.
– Хорошо, Юлия, слушайте. Сейчас я поеду к одному очень большому якобинцу и попытаюсь обменять голову на голову. Мне могут не поверить, могут даже арестовать. Но я сделаю, что смогу…
– Голову на голову? – вскинулась она. – Что вы такое говорите? Чью голову?
– Еще не знаю, – я заставил себя усмехнуться. – Может, мне просто удастся их обмануть. Как паршивому купцу на большой ярмарке…
Молчаливый лакей в богатой ливрее по-хозяйски оглядел стол, смахнул салфеткой невидимые пылинки и бесшумно удалился.
– Начнем с бисквитов, – гражданин Вадье заговорщически усмехнулся. – Контрабандные – и совсем свежие. Бисквиты предпочтительно макать в вино. Любите подогретое вино?
На этот раз на председателе Комитета общественной безопасности не было парика, и короткие седые волосы делали его еще более похожим на Вольтера. Не знаю, любил ли Вольтер вино и испанские бисквиты. Но, во всяком случае, и дом его, и стол были куда поскромнее. Гражданин Вадье явно питал склонность и к старому серебру, и хрусталю, и к китайскому фарфору. Граждане якобинцы не переставали удивлять.
– Очень хорошо, что зашли, гражданин Шалье! – Тонкая рука подняла крышку одного из блюд, ноздри жадно втянули воздух. – Отменно, отменно! Жан сегодня постарался. Очень скучно завтракать одному…
Завтракать я совсем не собирался, но с порога был схвачен и усажен за стол. Спорить не хотелось. Повод еще найдется.
– Итак, начнем! Предлагаю куропатку, а потом… Смелее, смелее, гражданин Шалье! Кстати, вы деньги получили?
– Какие? – удивился я, присматриваясь к куропатке. Да, неизвестный мне Жан, не иначе – повар гражданина председателя, свое дело знал.
– То есть? – Седые брови удивленно дрогнули. – Ваши деньги! Ну, я устрою этому Амару! Сначала прошляпил ваш арест, теперь и это…
– Фонд «Вальми»? – не удержался я. Получать иудино серебро – нет, хуже, каиново золото – не тянуло, но будет странно, если национальный агент откажется от денег. К тому же они действительно могут пригодиться.
– «Вальми»? – Серебряная вилка, нацеленная на несчастную куропатку, дрогнула. – Вы шутите?
На всякий случай я улыбнулся и отхлебнул вина. Оно действительно оказалось подогретым, причем с корицей и чем-то незнакомым, пряным.
– Если вам потребуются деньги из секретного фонда, то задержек не будет, поверьте! Но… Давайте не будем пока о делах! За завтраком положено сплетничать – легко, ненавязчиво… Чем вы меня потешите?
В эту минуту он и в самом деле напоминал скучающего барина. Этакий Пококуранте из романа господина Вольтера.[47]
– Вчера Жак Ножан чуть не разнес весь Конвент, – самым светским тоном сообщил я. – Гражданин Сиейес спрятался за портьерой, а гражданин председатель к концу начал заикаться.
– Отменно, отменно, – повторил Вадье и причмокнул. – А хорошо он сказал, а? Насчет бакалейной лавочки? Впрочем, белый флаг они не поднимут, а это главное. Помните наш первый разговор? Руаньяк все же ошибся… Ну, а моя сплетня тоже хороша. Вчера запретили один спектакль – «Празднество Разума», сочинения гражданина Сильвана Марешаля. И знаете за что?
– Скрытый роялизм, – предположил я. – Фейанство, бриссотизм…
– Холодно, холодно, – Вадье вновь причмокнул. – Напрягите воображение!
– Господи, как его? – Я вспомнил вчерашний «Монитор»: – Модерантизм?
– Увы, не угадали. Пьеса гражданина Марешаля запрещена за пропаганду зловредного атеизма!..
– Что?!
– Атеизм, – Вадье мило улыбался. – Гнусное богомерзкое учение, столь противное духу нашей Святой Католической церкви.
– Аминь, – заключил я. – Неужели правда?
Улыбка исчезла, маленькие, глубоко посаженные глаза сверкнули.
– Дожили! Между прочим, кое-кто уже готовит показательный процесс. Против, так сказать, осквернителей. Понимаете, гражданин Шалье, к чему идем?
– Постойте! – я невольно заинтересовался. – Недавно принят Декрет о свободе совести, в Сен-Марсо открывают церкви…
Вадье кивнул:
– И не только там. Только что принято секретное решение – будем праздновать Рождество. Судя по всему, Пасху тоже. Кому-то хочется возродить старый добрый католицизм – на радость нашим пейзанам. А идиоты вроде Шометта и Фуше с их антирелигиозными карнавалами и сожжением икон сему весьма способствуют… Ну, а если будет религия – наша, якобинская, – значит, будет и якобинский Папа…
Он помолчал и, поморщившись, отодвинул тарелку. Похоже, наш разговор отбил у гражданина председателя всякий аппетит. Интересно, кого он имеет в виду? Не того ли, кто так трогательно заботится о свободе совести?
– Ладно, не обращайте внимания! Просто я помню времена, когда протестантов сжигали – на кострах.