Имадеддин («какая же он собака, Андре!») сообразил, что ему могут отрубить хвост, и начал переговоры о мире. Иерусалим тоже не прочь помириться с Мосулом, но…
– Он, собака, никому не верит! Говорит, что мы все клятвопреступники и лжецы. Представляешь? Встретились мы с ним, сидит – жирный, морда – хоть крыс бей…
– Имадеддин?!
Я вспомнил худого мальчишку в золоченых латах, наглую усмешку на красивом, почти женском, лице. Жирный? Морда?
– Ах, да! – сообразил Лодовико. – Ты же его столько лет не видел! Он теперь как боров. Хуже! Как слон!
Как слон? Не хотелось верить. Во что же мы все превратились?..
– Так вот. Говорит мне эта собака – подпишу, если будет представитель от Святейшего Престола. И не кто-нибудь, а святой человек Андре де Ту, который теперь в славной обители Сен-Дени. Все знает, собака! Всем, говорит, не верю, а ему поверю. Пускай Папа ему полномочия даст, с ним и подпишу. Понял?
– Понял.
Атабек не забыл, как мы с ним пытались установить мир. Вспомнил! Сердце дрогнуло. Значит, не зря…
– Когда я Орсини рассказал, тот чуть не лопнул. Кричит…
– Кто?! Орсини – кричит?
– Ну, пищит, – поправился Лодовико. – Нечего, мол. Мы вам кардинала пришлем! А я говорю, он, Имадеддин-собака, вашего кардинала на кол посадит и стихи об этом напишет. Я уже думал к Папе подкатиться, но неделю назад Орсини все-таки сдался. Ладно, говорит, назначим брата Гильома епископом-посланником при Патриархе Иерусалимском и пусть с собакой Имадеддином договаривается. Забирай, мол, его, только сначала во Флоренцию отвези, разговор есть.
– Во Флоренцию?
Теперь все стало ясно. Его Высокопреосвященство здраво рассудил, что меня надо услать подальше. Во Флоренции он узнает от меня, что случилось в Памье, затем я уеду в Святую Землю, а монсеньор направится в Рим, чтобы поджигать хворост. Брат Гильом в Риме не нужен.
– Я не могу сразу уехать, Лодовико. Как тебе объяснить?..
– Ты Имадеддину объясни, – хмыкнул Карачиолли. – Пойми, Андре, другого шанса помириться с этой мосульской собакой может не быть. Скоро война, если он соединится с египтянами…
Я кивнул, понимая, что ехать придется. Но надо успеть попасть в Рим. Обязательно! Иначе за моей спиной запылают костры.
– Ах, да! – широкая ладонь хлопнула по лбу. – Эта собака тебе письмо написал. Куда ж я его дел? Вот, держи!
– О чем там? – поинтересовался я, вертя в руках небольшой желтоватый свиток. Что это? Дань вежливости?
– Я почем знаю? – искренне удивился Лодовико. – Я их собачьих букв так и не выучил.
Я невольно улыбнулся. По-латыни Карачиолли тоже писал весьма своеобразно.
– Ты читай, – подытожил он. – А я пока налью.
Сорвав печать, я поднес свиток поближе к свече. В глазах заплясали причудливые значки, похожие на сплетенную траву. Ну конечно! Первые строчки, как полагается, написаны изводом джери[53]. Каллиграфы, прости Господи, чтобы не сказать хуже! Я всмотрелся:
«Высокоученому и велемудрому брату Гильому из обители, что именуется Сен-Дени, в миру же – храброму рыцарю Андре – алмазу бесстрашия среди цвета франкского воинства…»
Несколько мгновений я переваривал написанное. К счастью, дальше письмо было написано обычным куфическим шрифтом, и дело пошло легче.
«Мой благородный враг и дорогой друг! Да восславится имя Аллаха, великого и милосердного, за то, что даровал он мне дорогу учености, которая вновь приведет на камни прошлого, столь сладостного тому, кто уже несет одежды своей жизни к вратам Вечности. Мир тебе, Андре! Хоть и не умеешь ты играть в благороднейшую из игр, именуемую Смерть Царя[54], но истину не скроешь – твой отъезд ранил меня не меньше, чем твой клинок, пронзивший мое плечо в нашу первую встречу у ворот благородного города Мосула, где правлю я ныне на радость правоверным и на страх вам, франкским собакам, и где будут править мои дети и дети моих детей…»
Карачиолли сунул мне кубок, и я отхлебнул глоток, не чувствуя вкуса. Это еще кто не умеет играть в шахматы!
«Знай же, Андре, что без тебя не подпишу я мир с нынешним владыкой Святого Града Иерусалима, ибо не верю никому из лживых франков, кроме тебя и твоего благородного друга Лодовико, прозываемого Белым Рыцарем, которого и направляю ныне к тебе с этим посланием…»
Все сбылось. «Я пришлю к тебе Белого Рыцаря…»
«Но о мире мы поговорим в Мосуле, где жду я тебя у шахматной доски, дабы еще раз покарать за твою франкскую гордыню. Без тебя же мне с франками говорить не о чем, ибо помню то, что было много лет назад, когда мы еще не состарились. Я узнал, кто виновен в том, что мир, подписанный нами, был нарушен. Узнал и о том, кто помог проклятому предателю Абу Ирману, который нанес тебе удар в спину. Ведай, Андре! Я отомстил за тебя, и ныне желтые черепа Абу Ирмана и Альфреда де Буа скалят свои зубы с мосульских стен…»
Я закрыл глаза, пытаясь сдержать волнение. Имадеддин отомстил – за меня, за Инессу, за моего сына. Сделал то, чего не смог сделать я.
«Кровь врага – лучший бальзам для раны, но есть у меня бальзам еще целебней, еще сладостней. Да
