«– …А мы, стало быть, монтаньес. С Горы, от Риваро Коррехи… Ну его, маркиза этого! Даже не заплатил. Или мы виноваты, что Бенито Гарсия, дурак старый, попался? Сделали работенку – так плати, не задерживай! А с Гарсией пусть сам разбирается…»
И мешки – длинные такие, узкие. Те, что дуэнья глиняная под деревом в рядок укладывала.
Вот, значит, какие злодеи-выкресты младенца распяли!
Прислонил я лоб к стенке холодной, подождал, пока холодом потянет…
И что делать теперь? В дверь кулаками лупить, фра Луне кликать? Кликать, все как на духу рассказывать?
«Но если ты, сын мой, просто сознаешься в заблуждениях своих, то отнесутся к тебе со снисхождением христианским…»
Чуть не завыл я похуже мандуррии всякой. Всюду клин! Расскажешь – сам в злодеи попадешь (А как иначе? Откуда мне про Гарсию известно?), смолчишь – невинных всеконечно погубишь.
Покосился я на дыру, вздохнул, головой покачал.
Ой, не спеши, Начо!
А не для того ли и придумано все? И селда пустая, и дырка в полу? Ведь рассказывал я падре Хуану Фонсеке про их сиятельств! Не все, конечно, но ведь не один я у него такой – говорливый. Дознался сеньор архидьякон про маркиза – да и решил меня, предателя, к делу пристегнуть.
А может, и не он вовсе? Ведь дон Фонсека Трибуналу не хозяин. Иной тут кто-то распорядился, поважнее да посмекалистей…
А если и не так все это? Выручу я Хосе-сапожника? Ведь не сказал он, что невиновен. Что Гарсия выдал – сказал, а что ребенка этого, Мартиньеса, не резал – не говорил ведь!
…А если меня приплетут, то не одного ведь. И Рохаса, толстячка нашего, не обойдут (ведь кого мы с ним спасать задумали?), и даже Дона Саладо, рыцаря моего калечного!
Или это я все от страха? Может, жизнь Хосе-сапожника от одного моего слова зависит? И его самого, и братьев, и отца?
Прислушался я – тихо. А все одно – вроде как хохочет кто-то.
ХОРНАДА XXXIII.
О том, как довелось мне насвистывать некую старую песню.
Вначале даже заснуть боялся. То есть, наверно, и заснул уже, а все казалось – не сплю. Не сплю, потому как – страшно. Будто придет ко мне во сне Тот, Который…
Ох, слышал я такую байку! Еще много лет назад, как только в Севилью попал – ребята с Ареналя рассказали. Будто приходит к тому, кто уже совсем на краешке стоит – Он. То ли с рогами который, то ли просто – душа проклятая. Приходит – и предлагает меняться. Тебе, мол, жизнь да свободу, а мне – судьбу твою. И не душу даже – судьбу. Потому как всякий человек свободен, а Он – проклят, вроде бы в клетку заперт. Вот эту клетку бедолагам всяким и предлагает.
А куда же Ему приходить, как не в эти стены проклятые?
Или уже пришел? Вон, у самой двери тень густая, ночи чернее. Не движется, не колышется – ждет, пока глаза закрою.
И ведь понимаю, что сон это. Бывает такое – с устатку или с волнения сильного. Спишь – а вроде и нет, словно тебя в стекло толстое посадили, в бутыль прозрачную.
А тень не уходит, гуще становится, плотью холодной наливается. И не встать, головы не поднять, рта не раскрыть. Одно хорошо – не по-настоящему это. Пока еще. А вот ежели взаправду засну!
…А может, и не судьбу – прямо душу потребует или даже требовать не станет. Заберет – и с концами!
Успокаивал я себя, повторял, что утром посмеюсь только. Да это утром будет, а пока ночь, и тень уже совсем рядом. И все, что только страшного в мире нашем есть – там, у порога.
Меня ждет!
Сказать смешно – молиться я принялся. Прямо посреди сна моего стеклянного. И Деве Пречистой, и святым всем, и Святому Яго, нашей Кастилии заступнику – отдельно. Даже Святую Клару помянул, хоть и смерть мне от нее приключится. Но ведь все равно – Святая! Об одном просил – чтобы сон какой послали, без тени черной. Дона Саладо, идальго моего, увидеть бы дали, с Инессой по улицам севильским погулять…
И – помогло. Не сразу, конечно. Вначале тень еще больше стала, к самому лежаку моему подползла. А потом глядь – и нету проклятой. Ее нет, а дверь открыта – настежь. И не просто открыта. Другая это дверь – повыше да пошире. А я ее и рассматривать не стал – сразу туда бросился. Все одно – сон, так, может, встречу кого напоследок, поговорю…
И ведь встретил! Хоть и не того, кого думал.
– Стоит ли идти вам со мною, сеньор?
Белый плащ на нем – на доне Хорхе Новерадо. Белый – с крестом алым. И на мне такой же. И не в тюрьме мы проклятой – в донжоне Анкоры, на лестнице винтовой. Чуть выше – площадка с зубцами, а ниже, по ступеням ежели спуститься, – двор.
…И плащ мне такой уже снился – там же, в замке.
