– Дуэнья? Слепому не увидеть, неучу – не понять. Да не твое это дело, наглый мальчишка, посмевший красть мое время. Ты – безоружный болван, рискнувший выйти на поле битвы, наглец, посмевший сунуть свой глупый нос в пещеру, где молится сам ребе Пинхас!..
Вверх-вниз, вверх-вниз пылинки. И вот уже ничего не увидеть, свет гаснет, и только где-то далеко, на краю мира, за морем-Океаном, маленькими капельками падают тихие слова.
– Если не поймешь, не я буду виноват, а ты… Возьми земли из-под камней синагоги или глину, принесенную водой с гор, не тронутую еще грешными руками. Позови с собою двух помощников, коим ведомы Нестираемые Имена. И молитесь вместе семь дней, и не говорите друг с другом, после же омойтесь, в чистое облачитесь, и с чтением молитв ступайте вон из города…
Слова-капельки падают, не застревая в памяти, уносятся куда-то прочь.
– Вылепи же из глины образ человека высотой в полтора локтя, положи его на спину, затем обожди до полуночи, после чего потерпи еще четыре часа. Когда же срок настанет, пусть каждый из вас троих воплотит в себя один из элементов, из которых наш мир состоит: огонь, воду и воздух; землей же будет тот, кто лежит на спине. И пусть один твой помощник обойдет вокруг слепленного семь раз, повторяя нужные Имена, если известны они ему. И станет тот, кто слеплен, сухим, после же горячим, и наконец, раскалится докрасна…
Голос из-за моря-Океана то стихает до неясного шепота, то приближается, а я все никак не могу понять, не могу догадаться…
– Затем пусть твой второй помощник проделает то же, и станет слепленное влажным, и вырастут ногти на пальцах, и покроют голову волосы. Следом же обойди созданное тобой сам, после чего положи ему под язык пергаментный свиток, именуемый «шем», на котором начертано Имя Жизни. После чего поклонитесь все трое и произнесите нужные слова из книги Берейшит, если знаете их. Созданный же тобой пусть встанет и откроет глаза свои. Тогда дай ему имя, и пусть откликается он на него, и служит тебе верно…
И снова – ничего не видать, даже голос куда-то пропал. Жаль, я ничего не понимаю! Разве можно сделать человека из глины? Разве глина живет?
– Когда же вырастет твой слуга и станет ростом со взрослого, будет он делать для тебя, что требуется, и на все способным окажется, недоступна ему будет лишь речь, ибо это – дар Святого, благословен Он. Если же хочешь сотворить сторожа, невидимого для злодеев, надень на шею слуге своему ладанку из оленьей кожи с известным тебе Именем. Но не забывай вовремя вынуть изо рта создания этого пергамент «шем», ибо в ночь с пятницы на субботу сила того, кто слеплен из глины, возрастает неимоверно, и не будет он слушаться тебя. Пусть пребудет слуга твой весь шаббат в праздности…
Тьма накатывает, шепчущая тьма ночного сада, Сада Смерти, где сгинула глупая башка Начо Бланко, пикаро с Берега, которому уже никогда не стать Белым Идальго, не ступить на Терра Граале, Землю Чаши Господней, что за морем-Океаном, куда может добраться только несчастный калечный рыцарь, называющий себя нелепым именем Дон Саладо.
…А может, и не было ничего? Может, я погиб еще тогда, возле иного сада, такого же Сада Смерти, где канарские псы разорвали моего дружка Хуанито? Я просто не успел добежать до старой часовни, не успел увидеть Ее, прежде чем жадные клыки сомкнулись на горле?
ХОРНАДА XVIII.
О том, как разговаривали со мною двое – полуживой и мертвый.
Ни дня, ни ночи.
Вроде как кисель серый вокруг, ни увидеть ничего, ни руки поднять – вязнет рука. И не поймешь, сколько времени – то ли Страшный Суд уже настал, то ли ночь эта проклятая еще тянется. Будто бы в ампольетах, что на Небесах время отсчитывают, песок кончился.
Помер я, что ли? А ежели помер, отчего вилы в бок не втыкают да в котел не волокут? Грехов на мне висит достаточно, к тому еще причаститься не успел, исповедаться…
Вспомнил я о вилах, на которые таких, как я, нанизывать полагается, и обрадовался даже. Потому как думать могу, мозгой шевелить. Значит, не помер! А раз не помер, и мозги шевелятся, то отчего рукой не попробовать?
Но до руки дело не дошло. Свет я увидел – далекий такой, желтоватый. Потом по ушам ударило – словами. Громкие такие слова, а не понять. Не по-кастильски и не по-мавритански даже.
– Вс-стань!
Даже сообразить не успел – болью всего дернуло. Потому как вновь руки-ноги вкупе со всем прочим ощутил. Шея ноет, грудь словно меж жерновов побывала, в висках кровь молоточками звенит.
Но – жив. И не просто жив – стою. А свет этот желтый все ближе.
– Глаза! Открой глаза!
Открыл. Открыл, зажмурился, снова открыл. Стена передо мною каменная, на стене факел потрескивает. Вот, значит, откуда свет!
– С-смотри на меня!
Да только я уже в себя пришел. Кажется, тут приказы отдавать любят! А у меня насчет приказов плохо – слушаться их, в смысле. Потому я сперва глаза наверх скосил, затем в сторону…
Вроде как подвал – или погреб. Стены камня темного, пол тоже каменный, неровный, рядом скамья колченогая (не иначе на ней я и валялся). А передо мною…
– Мне с-следовало поднять тебя мертвым, наглец! Глаза на меня, говорю!
Черная борода, глаза темные, щеки пухлые…
