Выбрал я двух красавцев гривастых, по шеям похлопал, подождал, пока ожили. И о коньке Дона Саладо не забыл – пригодится вещи возить…
– Должно ли нам делать сие? – смущенно проговорил идальго. – Ибо кони эти отнюдь не наши.
– Наши! – хмыкнул я. – Потому как – трофеи. Рыцарские!
А сам уже седло несу – самое лучше отыскал.
Только за воротами, когда свежий ветер подул и деревья листьями зашумели, понял я, что не сон это. Ущипнул себя за руку…
Ой!
– Хоть и много я видел дивного, Начо, – молвил между тем славный рыцарь Дон Саладо, бороду-мочалку свою поглаживая, – однако же не решусь, пожалуй, никому рассказывать о случае этом, потому как даже мне он весьма престранным кажется. Не ведаю даже, можно ли считать сделанное нами подвигом…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СЕВИЛЬЯНА.
ЛОА
ХОРНАДА XXI.
О том, как славный рыцарь Дон Саладо пришелся ко двору.
– Однако же странное дело, Начо, – молвил Дон Саладо, отрезая себе новый кус ветчины. – Сколько ни едем мы, но Севилья отчего-то остается справа от нас. Нет ли в этом некоего колдовского умысла?
Прежде чем на такое ответствовать, я и сам к ветчине приложился. Есть хотелось до невозможности – уже третий день подряд. С того часа, как мы гостеприимный кров его сиятельства покинули. Бывает такое: просвистит мимо стрела, разрубит ятаган мавританский шапку – и превращается живот в пропасть бездонную.
Закусывали мы прямо на пригорочке под высоким пробковым дубом. Хорошее местечко, тенистое. И вид на славный город Севилью отсюда – лучше не придумаешь. Вот Гвадалквивир темно-синий, вот и мост Тринадцати Лодок, что в Триану ведет, а там и Башня Золотая, Алькасар которая. А над крышами красными, черепичными – Хиральда-Великанша крестом золотым светит.
И все это – справа, как и было сказано.
Дожевал я ветчину, винца хлебнул да и задумался. По поводу умысла колдовского. То есть, не колдовского, конечно.
– А не съездить ли нам, рыцарь, сперва в иное место? – заметил я, Хиральдой-Великаншей любуясь. – Ну, в самом деле, что делать странствующему идальго в Севилье?
– Гм-м… И вправду. Однако же, помню, в Севилью спешил ты, Начо.
И сейчас спешу. Да что делать, ежели спешу я в два места одновременно? Это, вроде, как если моему Куло две связки сена показать. Одну справа, другую – слева. Не иначе, с голоду, бедняга, околеет! Да только такое лишь в байках бывает. И Куло мой сена выберет, и я чего-то решу.
То есть, решил уже. Подождет Севилья. Тем более, невелик крюк – день всего.
– Захотелось мне, сеньор, воздухом морским подышать, – пояснил я, с бока на спину переваливаясь.
…Ударило солнце в глаза. Ой, приятно! Особливо после того подавала проклятого.
– Способствует это, ваша милость. И прибой послушать – тоже страсть как хорошо!
– Гм-м…
Задумался мой рыцарь, мочалку свою трепать принялся.
– Но должно ли нам пребывать в постыдной праздности, Начо? Разве не ждут тебя и меня славные подвиги? Или там, куда мы направляемся, присутствуют некие злые великаны?
– Это сколько угодно, – зевая во весь рот, откликнулся я. – Только не злые они – добрые. Ежели не с похмелья, конечно.
Про похмелье я не зря помянул. После всего хотелось не винца кислого выпить, а по меньшей мере агвардиенте[45] сарацинской. Да не просто так, а в компании доброй, да с куражом, да с пляскою. Но только не плясать мне пока – ни севильяну, ни сарабанду с кастаньетами. Вот съезжу к морю, потом в Севилью заверну, тогда уж…
Впрочем, близко уже это «тогда уж». Одно непонятно: куда рыцаря моего калечного деть? Напоить да спать уложить? А если проспится и за подвигами поедет? Жалко будет, ежели прибьют его, беднягу! Ведь Андалузия – это не Алькудийские поля. Здесь Коста, тут сперва нож в брюхо всадят, а после об имени спрашивают.
Погладил я дагу – ту, что со стены в замке снял. Хороша, лучше моей прежней! И насечка серебряная, и клинок огнем на солнце горит.
Кстати!
