Если мне на что-то везло в этот день, так разве на вино кислое. И чем ближе к вечеру, тем вино гаже становилось. То, что я у падре Хуана в Башне Золотой потребил, еще ничего, а когда мне из бурдюка налили!..
Мохнатый такой бурдюк – точно мой сайяль. Впрочем, все тут они такие, мохнатые.
Тут – это в заведеньице безымянном, что на улице Альтосано. Вначале подивился я даже, отчего так? Самая распоследняя таверна (или двор постоялый, опять же) спешит вывеску нацепить. Да не какую- нибудь, а чтобы попышнее. «Император Трапезундский», не к ночи будь помянут, например.
А здесь – ничего. Только над дверью три сапога подвешены – жестяные. Ровно тут сапожник обитает. В общем, понимай как знаешь.
По сапогам я это заведение и надыбал. Так и сказано было: улица Альтосано, а на улице той – харчевня под тремя сапогами. Вообще-то спутать трудно. Одна здесь улица, в Триане этой. Ровно в селе каком! А ведь и точно – село. Крыши чуть ли не под соломой, всюду коровы с козами бродят, не смущаются. Да и в заведении одни козы собрались. А если не козы, так козлы – это уж точно. За столы засели, в сайяли укутались (летом-то!) и винцо кислое, из бурдюков лохматых которое, попивают под олью прогорклую. Ну и мекают, само собой.
Ясное дело, козопасы! Пригнали таких же лохматых с бородами на рынок – да тут и осели. Под сапогами жестяными.
И я с ними. Пригодилась шляпа вкупе с плащом. За своего приняли, даже мекнули что-то в мою сторону.
Ну и ладно! Зато корчете сюда не заглядывают. И не заглянут, вроде. Пока шел, дважды возвращался, круги делал для пущей верности.
Чисто! Не нужен никому Начо.
В смысле, почти никому…
Вынул хозяин из меха пробку, в кружки плеснул, метнулась девчонка в переднике грязном к столам. А я в окошко поглядел. Пора бы, давно тут сижу.
Ну, ничего, можно пока пальцы позагибать!
Отхлебнул я кислятины (вот уж, действительно, везет!), на ладонь поглядел. Первый палец…
…Бежать мне надо! Линять, удочки сматывать, ноги делать, сматываться. Чует печенка, не отвертеться на этот раз. Крепко меня дон Хуан де Фонсека держит, не отпустит. Ну, так я и проситься не стану. Не за море-Океан бежать, конечно, места поближе есть.
А посему – палец второй. Не дурак, сеньор архидьякон, совсем наоборот даже. Почуял – оттого и в розыск объявил, да не за мелочевку какую – сразу за измену. Значит, бумагой какой обзавестись требуется с подписью и печатью да и башку покрасить. Был Белый Начо – и нет его. Конечно, руки у падре Хуана длинные, но не Господь Всевидящий же он! Мест в мире много, да и серебро кое-какое у меня имеется. Зря, что ли, я все эти годы с Калабрийцем ходил?
Значит, палец третий… С ним поговорить следует, с Пабло Калабрийцем. Про кантон Ури, например, или даже об Англии, где брательник сеньора Колона обретается. И четвертый палец…
– Начо!
Не успел палец загнуть – застыл палец. Это же надо, не заметил! А если бы парни из Эрмандады подобраться решили?
Встал я, вокруг поглядел. Тихо вроде вокруг. Кому какое дело до того, что сеньор некий к столу подошел? Правда, одет не по-здешнему, так и в Триане разный народ бывает…
Откликаться не стал. Вышел на улицу, в переулочек, что между двух сараев лежит, завернул.
Оглянулся.
Улыбался сеньор Алессандро Мария Рохас, словно родича какого встретил.
– Я знал, что вы придете, Начо. Вы – смелый человек!
И я усмехнулся ему, толстячку нашему. Хоть и не к месту губы растягивать было. Не к месту – и не ко времени тоже.
– Это вы знали, сеньор. А я вот только сегодня решился.
ХОРНАДА XXVI.
О том, как отважный идальго Дон Саладо защищал добрые кастильские обычаи.
– …на лугу, что именуется Табладо. А посему, добрые севильянцы, спешите сами и жен своих добродетельных ведите, и детей тоже, ибо всем дело найдется, всем рады будут!..
Вначале я и внимания на него не обратил – на глашатая. Каждый день чего-нибудь орут. Слушать – ушей не хватит. Все одно, главные новости без всяких глашатаев узнать можно. Те же самые добрые севильянцы перескажут, а не они – так жены их добродетельные.
…Не добродетельные – в особенности.
– А быть на лугу, Табладо именуемом, такому: бой на копьях тростниковых, бой кулачный до крови
