кончились, и пришлось, как и весной 18го, перейти на махорку. Вновь папиросы мы увидели только в Истанбуле. Я курил, любовался тонким серпом молодой луны и размышлял, куда могли подеваться господа офицеры. Поручик Усвятский, судя по всему, по уши завяз в преферансной баталии, а вот местонахождение прапорщиков оставалось загадкой. Внезапно кто-то присел рядом, и я не без удивления узнал нашу сестру милосердия. На этот раз Ольга была одна и, похоже, не в настроении.
Ольга заговорила о чем-то постороннем, чуть ли не о перевязочном материале, которого, как всегда, не хватало, и вдруг, прервавшись на полуслове, попросила меня об одной услуге. Она надеялась, что я смогу ей помочь. Помочь помириться с прапорщиком Геренисом.
Ольга долго объясняла, как все сие могло случиться, и что она не так уж и виновата, а затем стала настаивать на моем вмешательстве. Она считала, что я должен повлиять как старший по возрасту. Ну и как отец-командир, само собой.
Меня подмывало посоветовать ей обратиться по этому делу к штабс-капитану Докутовичу, но обижать Ольгу не хотелось. Я сказал лишь, что в этих делах я плохой советчик. Моя собственная личная жизнь так и не сложилась, и я не считаю себя вправе вмешиваться в чужую. Как бы хуже не вышло.
Ольга живо заинтересовалась подробностями моей не сложившейся личной жизни, но я ее разочаровал, предложив поговорить о чем-нибудь более приятном. Ну, хотя бы об этой луне.
Мы не торопясь прогуливались взад-вперед по абсолютно пустой сонной улице и вели заумный разговор, когда нас настиг прапорщик Геренис, возвращавшийся в полном одиночестве откуда-то со стороны степи. Увидев нас, он отшатнулся в сторону и попытался проскользнуть в хату, но я изловил его, мы присели на той же завалинке и повели общую беседу. Точнее, попытались – говорили Ольга и я, а Геренис поначалу только односложно отвечал.
Оказывается, бедняга прапорщик тратил свободное время на то, чтобы практиковаться в топографии. Как и в Албате, он занялся съемкой плана местности, хотя, по-моему, снимать там было нечего – степь лежала ровная, как блин. Я укоризненно поглядел на Ольгу, и та, сообразив, до чего довела молодого человека, изрядно смутилась.
В конце концов, мы проводили Ольгу до ее хаты и решили ложиться спать, не дожидаясь пропавшего без вести прапорщика Немно. Оставалось надеяться, что его тайна не была связана с похищением очередного коня из царской конюшни.
Все выяснилось через два дня. Тайну звали Галина, она жила рядом и была весьма недурна собой. Особенно для тех, кто падок на малороссийских пейзанок.
В общем, мы вели почти что идиллическую жизнь. Так продолжалось до 13 июля. В этот день штабс- капитан Докутович вернулся из Чаплинки и сразу вызвал меня к себе. В хате было пусто, но он лишний раз проверил, не прячется ли под лавкой дюжина красных шпионов, и лишь затем сообщил новости.
Нашему безделью пришел конец. Выступать предстояло завтра, а посему рота должна быть готова, кони подкованы, а броневики заправлены бензином.
Я тут же признал свою полную некомпетентность по части ковки лошадей, сообщил, что броневики заправлены, но бензина имеется только по полбака, после чего поинтересовался планами командования. Надо же, в самом деле, знать, к чему готовиться!
Штабс-капитан попытался сослаться на секретность операции, но, в конце концов, сам не выдержал и, перейдя на шепот, поделился подробностями.
Услыхав оные подробности, я тут же пожалел, что спросил.
Завтра ночью мы должны переправиться через Днепр севернее Любимовки и уйти в красный тыл. Нам выделяют проводника, идти придется ночами, атакуя красные гарнизоны и ведя разведку. Рейд рассчитан на неделю, и, ежели повезет, обратно мы должны переправиться значительно южнее, у Тягинки.
Как я понял, Яков Александрович ожидал подхода крупных сил красных, и наша разведка боем должна была прояснить обстановку.
Прапорщики приняли новость о выступлении чуть ли не с восторгом, очевидно, наскучив нашей аркадской идиллией. Поручик Усвятский, напротив, заявил, что до Москвы мы все равно не дойдем, а таких партнеров по преферансу, как полковник Штиглиц, ему уже не найти. К тому же, ежели надо будет идти в тыл к красным, то броневики придется бросить на полдороге. Бензина мало, а на руках катить их будет тяжело.
Несмотря на правоту поручика, этим же вечером я послал его, вместо преферанса, проверить двигатели броневиков, а особенно тормозную систему. Прапорщик Немно предложил свои услуги, намекнув о высшем техническом образовании, но я, запретив умствование, послал его с прапорщиком Геренисом проверить лошадей. В броневике и химик может разобраться.
Попутно выяснилось, что у меня нет шашки. Собственно, она мне была не очень и нужна, поскольку фехтовать не обучен, да лозу рубить не приходилось. Вот винтовка со штыком – другое дело. Но шашка теперь мне полагалась по уставу, как офицеру «пешему по конному». Устав – есть устав, посему пришлось заниматься еще и этим. В нашем обозе хранилось немало трофеев, привезенных из Токмака, и я поручил Усвятскому, после приведения в порядок тормозной системы броневика, подобрать мне шашку. Все-таки сорта стали – его хлеб.
Поручик Усвятский явился поздно, долго смывал бензиновые и масляные пятна, а затем, буркнув, что броневик в порядке, сунул мне саблю в потертых кожаных ножнах.
Я решил, что поручик нарочно выбрал самый непрезентабельный клинок из всей нашей добычи. Роскошная златоустовская шашка прапорщика Герениса по сравнению с моей саблей смотрелась настоящей царицей. Впрочем, я сам был виноват, поручив выбрать оружие зловредному поручику. Вынув без всякого интереса клинок из ножен, я всмотрелся и понял, что возводил на поручика напраслину.
Узкая, гнущаяся чуть ли не в кольцо, сталь была покрыта узорной арабской вязью. Я пригляделся. Когда-то меня немного учили и этому. Да, строка из Корана. «Совершенна на войне сила его, и в схватках нападает он нападением льва». Бог весть, как попал этот дамасский клинок в Россию, к кавалеристам Дмитрия Жлобы. Поручик Усвятский, заметив мои изыскания, посоветовал разрубить саблей платок на лету. Я твердо возразил, что делать этого не буду: и платок жалко, и разрубить его я едва ли изловчусь. Даже дамасским булатом.
На следующий день, после полудня, мы выступили из Дмитриевки. Нашим соседям из батальона Штиглица штабс-капитан Докутович ничего не сказал. Для них мы лишь меняли дислокацию.
Подводы были готовы заранее, но мы специально не торопились, ожидая темноты. Наконец,
