погон, ничуть не похожей на форму султанской армии. Вместо фесок – фуражки, довершали экзотический вид красные петлицы и высокие ботинки. Чем-то эта форма напомнила мне господ краснопузых. Еще бы «богатырки» вместо фуражек – и не отличить.
Мы уже приготовились к худшему, но старший патруля, судя по золоту в петлицах, офицер, внезапно заговорил на скверном немецком. Наша форма показалась ему подозрительной, но музейная бумага возымела действие. Кемалист разрешил следовать дальше и даже пожелал счастливого пути. Он козырнул, и патруль вновь исчез за холмами.
Мы пошли дальше, рассуждая о том, пропустили бы нас русские большевики, будь у нас, скажем, бумага из Императорской Археологической комиссии. По всему выходило, что не только бы не пропустили, но, скорее всего, разменяли бы на месте. Выходит, господин Акургал прав, кемалисты не так уж и страшны. Туркул еще раз пожалел, что с Кемалем не удается поговорить. Я с ним полностью согласился. Но что поделаешь, паше больше по духу большевики.
Гиссарлык появился как-то сразу, словно вынырнул из-под земли. С первого взгляда он не производил особого впечатления – обычный холм, почти такой же, как и десятки иных в округе, разве что чуть выше и больше. Правда, узнать его можно сразу – по срытой вершине, пробитым траншеями склонам и нескольким теснившимся домикам – остаткам лагеря Дерпфельда.
Мы стояли на поле у подножия Гиссарлыка и, напрягая память, вспоминали полузабытые строки «Илиады». Именно здесь, на этом месте, погибли все защитники крепкостенной Трои. Чуть ближе к холму, там, где, вероятно, были ворота, упал пронзенный ясеневым копьем Гектор Приамид – главнокомандующий троянской армии. Туркул заметил, что в детстве, штудируя «Илиаду», всегда сочувствовал троянцам. Теперь же сочувствует им еще больше. Троянцы защищали свой город, защищали от вдесятеро превосходящих ахейских полчищ, и ему, Туркулу, непонятны почитатели Агамемнона и Ахиллеса.
Спорить не приходилось, но кто-то резонно заметил, что всегда находятся сочувствующие силе. Ведь и большевиков многие поддержали. Краснопузым Ахиллесам скоро понаставят памятников с чертовыми пентаграммами, и Бог весть, когда помянут наших Гекторов.
Да, все это было здесь, на этом поле. Было – и сгинуло. Остались только невысокие курганы, поросшие колючим кустарником, да козий выгон, где пасутся «трагосы» из паршивой деревеньки Хыблак, что прилепилась к северному склону Гиссарлыка. Впрочем, и коз не видать – говорят, Хыблак за годы войны обезлюдел.
Восхождение оказалось не таким легким делом. Траншеи постоянно перегораживали дорогу, позараставшие травой ямы так и лезли под ноги, к тому же приходилось постоянно прерывать путь, чтобы рассмотреть и объяснить моим спутникам каменную мешанину, выползающих из-под красноватого суглинка. Хорошо еще, что в свое время Дерпфельд лично водил нас по раскопам! С первого взгляда понять здесь что-либо практически невозможно.
И со второго – тоже. Как это Дерпфельд все определил?
Здесь все перемешалось. Гладкие плиты от строений Нового Илиона, куда любили приезжать римляне, демонстрируя свой троянский патриотизм. Стена Лисимаха, не имеющая к Лисимаху никакого отношения, но, действительно, эллинистическая. Греки тоже любили сюда приезжать. Александр Великий выстроил здесь храм. В честь Ахилла, естественно.
А глубже – семь или восемь слоев гари. Семь или восемь городов, сгоравших и вновь возникавших на пожарище. Какой-то из них и был, вероятно, Троей Приама. Правда, какой именно, никто еще не знает. Шлиман считал одно, Дерпфельд – другое, а великий Курциус так и не поверил, что это Илион. До самой смерти не поверил, хотя бывал здесь неоднократно.
Да, камни производят впечатление. К сожалению, здесь можно увидеть только их. Все остальное, что не было расхищено и украдено, спрятано теперь в музеях. В Германии находится знаменитый Клад Приама, раскопанный Шлиманом на южном склоне, все прочее разбросано по разным странам и никогда уже не соберется вместе. Великий город снова грабят. Вернее, дограбливают то, что осталось после ахейских вождей.
Поручик Усвятский, недоверчиво разглядывавший серые каменные блоки, не мог не поделиться своими сомнениями. Его беспокоила мысль о датировке. И прежде всего, применялся ли безотказный флюориновый метод для определения абсолютных дат.
Химик, как всегда, бил в самую точку. Насколько я знаю, Дерпфельд пытался применять флюорин. Но о результатах говорить пока трудно, так что датируем традиционно – по керамике. Метод, в принципе, надежный, хотя и не столь точный.
Поручик Усвятский недоверчиво скривился и был готов вступить со мной в очередной спор, но Туркул и Володя Манштейн потребовали, чтоб он не занимался критиканством. Иначе через пару веков, найдя следы наших блиндажей на Перекопе, грядущие умники тоже начнут сомневаться, была ли война, или это всего лишь древние легенды. И потребуют растолочь наши кости для химического анализа.
Напоследок мы поднялись на стесанную вершину Гиссарлыка, откуда можно увидеть всю округу – и жалкие домишки Хыблака, и мазанки Бунарбаши, и желтоватый Скамандр, и виноцветное море, по которому приплыли чернобокие ахейские суда с десантом в медных панцирях...
Вечерело. Пришла пора возвращаться.
На катере меня поджидал сюрприз. Мы еще не успели отчалить, как внезапно Туркул скомандовал нечто вроде «Взяли!», и двое наших соседей – «дроздов» крепко ухватили меня за локти. Я оказался в клещах, а Антон Васильевич вместе с Володей Манштейном принялись в три руки снимать мои старые штабс- капитанские погоны. Затем Туркул, поминая все тех же «гнилых интеллигентов», нацепил мне новые, с тремя звездами и двумя просветами, заявив, что в присутствии теней Гектора и Приама я больше не посмею валять дурака. Поручик, а точнее, штабс-капитан Усвятский, надевший новые погоны еще две недели назад, лишь злорадно усмехнулся.
Погоны оказались не золотые, положенные мне по уставу, а малиновые, как у «дроздов». Я хотел было заикнуться о таком непорядке, но Туркул скомандовал мне и поручику Усвятскому «смирно» и заявил, что с сегодняшнего дня он приказом производит нас в почетные дроздовцы. Теперь мы имеем право на малиновые погоны, нагрудный знак с надписью «Яссы, 1917» и на расстрел в случае пленения. Впрочем, эту последнюю привилегию сорокинцы имели и так – красные в плен нас, как и «дроздов», не брали.
Остаток пути Туркул и Володя Манштейн, считая нас, так сказать, уже своими, посвящали меня и поручика Усвятского в подробности героического пути славной Дроздовской дивизии. Зная, что я харьковчанин, Туркул поведал драматическую историю погони за броневиком «Товарищ Артем» прямо на Николаевской площади Харькова. Броневик «дрозды» остановили чуть ли не с помощью лассо, как американские «коубои».
