О том, как Скотенков встретил такой поворот судьбы, рассказывает катарский инвестор, воспоминания которого о битве пустыни и неба мы уже цитировали.
«Мастерская, где работал Аль-Эфесби, располагалась в просторном шатре, затянутом сверху маскировочными сетками. Шатер стоял среди кустов в небольшом ущелье, и был совершенно неразличим даже в нескольких шагах.
Я застал Аль-Эфесби в одиночестве. На нем были камуфляжные штаны и такая же майка. Мастерская была почти пуста.
У стены стояли подключенные к спутниковой антенне ноутбуки, обтянутые прозрачной пленкой. С экранов, покрытых засохшими плевками, лживо улыбались лица неверных (обычно во время работы Аль- Эфесби смотрел «CNBC» и «Bloomberg», иногда переключаясь на «MTV»). Поглядывая на них, словно для вдохновения, Аль-Эфесби трудился над новой сурой возмездия – и я впервые увидел, как это происходит.
На земляном полу лежало большое полотнище из сшитых друг с другом листовок, которые кяфиры уже много месяцев разбрасывали с неба на радость декханам и всем нам (братья использовали их для растопки и других хозяйственных нужд). Листовки были покрыты белой грунтовкой и соединялись в подобие холста, на котором Аль-Эфесби, как художник, создавал свои творения.
Полотно покрывали слова на языке кяфиров. Аль-Эфесби, хмурясь, взял баллончик с белой краской и закрасил часть надписи. Подождав, пока краска высохнет, он начертал поверх нее новые знаки, отошел и задумчиво вгляделся в написанное.
Поклонившись, я спросил, что означают слова на холсте. Я понимал, что мое поведение может показаться неподобающим, но Аль-Эфесби был в хорошем настроении.
Он сказал, что верхняя надпись уже готова и значит следующее: цензура для кяфирских СМИ есть не клетка, куда их невозможно посадить, как бахвалятся язычники, а скелет, который из них невозможно вынуть. Это не контролирующий их внешний фактор, а главный производимый ими продукт, именно то, для чего они существуют. Только цензуре подвергается не проходящая сквозь СМИ бессмысленная болтовня ни о чем, а сама реальность, исчезающая за смрадной информационной волной, которую они гонят на человеческие мозги по заказам хедж-фондов, этих гнойных упырей финансового сумрака, выскакивающих из смрадной тьмы, чтобы вырвать у простого человека заработанное непосильным трудом на старость.
Подивившись этим мудрым словам, я спросил, о чем нижняя надпись, которая пока состояла из разбросанных по листу слов, кое-где закрашенных белым (я заметил, что несколько раз повторялось словосочетание «uglosuckson schmo»).
Аль-Эфесби нахмурился и стал объяснять, что высшее искусство лжи не в том, чтобы врать все время, а в том, чтобы бросать в реку правды крохотные крупицы неправды, которые будут проглочены как истина – и в этом подлом искусстве у кяфирских СМИ нет равных. Они не заботятся о том, из чего будет состоять информационный поток, и не пытаются его контролировать – они всего лишь добавляют к нему в нужный момент каплю яда…
Другой отрывок был о том, что язык кяфирских СМИ мусульманину следует понимать наоборот – например, слова «инвесторы обеспокоены» означают, что шакалы из хедж-фондов чувствуют запах крови и радостно скулят в ожидании наживы.
Аль-Эфесби сказал, что ему осталось соединить эти разрозненные отрывки в одну суру, а затем перевести их в простую и понятную кяфирам речь, и тогда будет готова вершина нового треугольника смерти.
Темы для двух других вершин возмездия были намечены мелкими знаками в углу холста: зловонные подстилки барыг с Уолл-Стрита (так Аль-Эфесби называл международные рейтинговые агентства) и современная кяфирская музыка – эта принудительная инфразвуковая лоботомия, адская кара, настигающая человека в любом укромном месте, где он пытается укрыться от когтистой длани мирового правительства, управляющего своими улыбчивыми зомби с помощью этих звуков погибели.
На другом холсте я увидел сделанный яркими красками набросок – большой красный серп и молот с подписью:
Peoples of Europe, rise up!
GOLDMAN SACHS
Я вспомнил, что уже видел такое имя в одной из сур возмездия, только в тот раз Аль-Эфесби начертал его иначе – «GOLDMAN SUCKS». Это была хула и поношение, которое он возводил на американского шайтана.
Аль-Эфесби пояснил, что хочет вырастить это изображение из живых цветов на одной из заброшенных опиумных плантаций – стометровый серп и молот будет из маков, а насчет слов он пока не решил. Этим он собирался устрашить даже те кяфирские дроны, которые летают на высотах более двадцати километров.
В тот миг он был полон светлых замыслов и воли. Однако судьба распорядилась иначе – ночью что-то произошло. На следующее утро он сухо сообщил, что должен уехать на неизвестный срок. Он выглядел постаревшим на десять лет, и мне показалось, что впервые в жизни я увидел в его глазах слезы».
//-- 19 --//
Вернувшись в Россию, Скотенков поселился в деревне Улемы, так как городской квартиры у него не было. Небольшой военной пенсии хватило на то, чтобы кое-как обустроить приусадебное хозяйство – но в целом это больше походило на ссылку.
На сохранившейся фотографии тех лет мы видим мужчину в ватнике и армейских кирзовых сапогах старого образца, с суровым морщинистым лицом. Чем-то он напоминает Василия Шукшина в фильме «Калина Красная» – или, может быть, Тосиро Мифуне в фильме «Красная Борода».
Сельская жизнь в глубинке давалась ему непросто. О его настроениях свидетельствует, например, одно из перехваченных контрразведкой писем в Афганистан, где он жалуется былым соратникам, что завел свинью, а та сдохла от тоски.
Ходили слухи, будто Скотенкова жестоко преследовала федеральная полиция – вроде бы даже его бросили в тюрьму и подвергли физической обработке. Это на самом деле преувеличение – речь идет об обычных неустройствах русского быта. Скотенкова действительно один раз задержали подвыпившие орловские полицейские («за перебранку с властями», как было сказано в протоколе), но они его не били.
Его били прибывшие в Орел на состязания по вольной борьбе вайнахские юноши, которым он сделал замечание, пока сидел на улице возле полицейского участка. Вина полицейских только в том, что они временно приковали Скотенкова наручниками к перилам, когда ушли выпивать, и ему было трудно защищаться. Скотенков пытался усовестить разошедшуюся молодежь чтением Корана и хадисов, но те не понимали пуштунского языка.
Неправда также, что в результате этого случая Скотенков ослеп – он просто стал хуже видеть левым глазом после того, как ему в голову попала брошенная одним из спортсменов бутылка.
На свою беду, Скотенков, вместо того чтобы воспользоваться связями в ФСБ, решил искать правды по линии гражданского общества (после того как его отозвали из Афганистана, он демонстративно порвал с органами). В результате к нему в деревню на четырех джипах приехали налоговый и пожарный департаменты в сопровождении полиции и координационного комитета по кавказской культуре, и после тяжелого разговора с властями он на несколько дней слег. А потом к тому же выяснилось, что его дом стоит в водоохранной зоне…
Не будем утомлять читателя подробностями этой неприятной истории. У нее, слава Богу, хороший конец – все виновные сотрудники правоохранительных органов получили дисциплинарные взыскания.
В тюрьму Скотенкова тоже никто не сажал. Просто во время конфликта с властями он был порой несдержан на язык и в результате получил условный срок за разжигание вражды и ненависти к социальной группе «ебучие пидарасы». Что поделаешь, если отечественные филологи полнее всего раскрывают себя именно в качестве уголовных экспертов.
Между тем, международная слава Скотенкова росла день ото дня. В изданиях, посвященных
