. Смущенный окружением, Жуков ограничился кратким замечанием, что «ввиду сложности военно-политической обстановки необходимо принять срочные меры и вовремя устранить имеющиеся недостатки в обороне западных границ и- в вооруженных силах». «Вы что же, воевать думаете с немцами?» — вставил Молотов, но Сталин шикнул на него, давая Жукову закончить доклад, пока сервировался обед. Тревоги Жукова никак не повлияли на атмосферу, царившую на даче. Обед, как всегда у Сталина дома, был прост: густой украинский борщ, гречневая каша, много тушеного мяса, затем компот и свежие фрукты. Сталин находился в игривом расположении духа, отпускал шутки, потягивая легкое грузинское вино «Хванчкара», предложенное всем присутствующим, хотя большинство предпочитало коньяк. Прощаясь с Жуковым, Сталин дал добро на разработку планов, хотя и велел «не фантазировать насчет того, что мы пока материально обеспечить не можем»{1091}.
Поэтому первоначальный план развертывания был расплывчат и весьма ограничен. Пересмотренный график предусматривал завершение мобилизации к 15 июля{1092}. В значительной степени разработчики действовали, не столь уж отличаясь от своих коллег в Германии, в политическом вакууме. Однако, в отличие от немцев, они не пользовались поддержкой руководства и поэтому не могли проявить воображение и инициативу в поиске путей предотвращения угрозы. План, переданный Сталину в единственной копии 11 марта, являлся естественным следствием мобилизационных предписаний и не отличался изобретательностью. Лишь после того как начиная с апреля угроза приобрела конкретные очертания, Жуков неустанно, хотя и безуспешно, пытался изменить его. До самого начала войны план подвергался лишь незначительным переделкам, чтобы согласовать его со скоростью развертывания, величиной и размещением немецких войск в соответствии с подробными двухнедельными рапортами, получаемыми от Голикова. А они, как мы видели, подгонялись под взгляды, которых придерживались наверху.
Структура мартовского плана носила явный оборонительный характер. С самого начала утверждалось, что «крайне сложная политическая обстановка в Европе заставляет нас обратить все наше внимание на оборону наших западных границ». Оценивая опасности, грозящие Советскому Союзу, Жуков подчеркивал по-прежнему существующую угрозу войны на два фронта:
«В данных обстоятельствах Советский Союз должен быть готов к войне на два фронта: на западе — против Германии, поддерживаемой Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией, и на востоке против Японии, либо как открытого врага, либо как врага, занимающего позицию 'вооруженного нейтралитета', которой всегда может перейти в открытый конфликт».
Германская угроза по-прежнему считалась потенциальной, так как у Жукова якобы не было документальных свидетельств о немецких оперативных планах, но, конечно, ей отводилось первое место. Если Германия откажется от своих планов нападения на Англию, она сможет собрать около 200 дивизий, включая 165, пехотных, 20 танковых и 15 мотопехотных, для развертывания на советской границе. Жуков, по-видимому, переоценивал размеры сил, с которыми придется столкнуться Советскому Союзу, полагая, что вместе с союзниками Германия может развернуть около 233 пехотных дивизий, более 20 танковых, имеющих 10 810 танков, и 15 мотопехотных, поддерживаемых 11 600 самолетами и 20 050 орудиями.
Существовало мнение, все еще основывавшееся на октябрьских планах 1940 г.{1093}, что немцы пойдут в наступление на юго-западном участке, имея конечной целью захват Украины. Такой удар может сопровождаться вспомогательными ударами в центре и на севере из Восточной Пруссии в направлении Риги и Двинска или в центральном секторе в направлении Бреста. Но, вопреки общераспространенному мнению, следует подчеркнуть: Жуков не исключал возможности нанесения главного удара из Варшавы в центральный сектор по оси Рига — Двинск. Было принято решение развернуть большую часть армии на западном и юго-западном участках, оставив лишь минимум необходимых сил на востоке, чтобы удержать японцев и парализовать их наступление, если они начнут войну. Сорок пехотных дивизий, из них шесть моторизованных и семь бронированных, отправлялись на восток, а у Жукова оставались 171 пехотная, 27 мотопехотных, 53 танковых и 7 кавалерийских дивизий, чтобы прикрыть весь западный фронт{1094}. Сначала Сталин, боясь спровоцировать немцев, хотел отклонить даже такой аморфный план, представленный ему, однако все же дал добро этому плану, ознакомившись с донесениями разведки, накопившимися к концу марта, и ввиду действий Германии против Югославии и Греции{1095}.
Чтобы понять причины перехода Жукова к более энергичному развертыванию сил начиная с апреля, нужно уделить внимание эволюции разведывательных донесений, оседавших на его столе. Предупреждения таких агентов, как Зорге и «Старшина», создали вокруг них романтический ореол. Однако большая часть важнейших военных сведений поставлялась сотнями наблюдателей, рассеянных вдоль всей немецкой стороны западной границы на ключевых железнодорожных и автодорожных узлах. Они тщательнейшим образом рисовали для Москвы самую свежую и точную картину развертывания немецких войск. Точно так же военные атташе и военная разведка обеспечивали непрерывный поток достаточно верной информации. В то время как стратегическая разведывательная информация, как мы видели {1096}, прямо поддерживала Сталина в его попытках предотвратить войну дипломатическими средствами, неумолимые факты, добываемые наблюдателями, пристально изучались Жуковым и его штабом и определяли характер ответных действий армии. Армия пользовалась некоторой свободой в выборе средств противостояния угрозе, конечно, с ведома Сталина, постольку, поскольку это не наносило ущерба его политическому лавированию.
В середине марта НКГБ, осуществляя надзорную деятельность, поручил агенту «Сидорову» проанализировать сведения, собранные полевыми агентами. Его яркий и подробный рапорт привлекал внимание к большому количеству составов, предназначенных для переброски войск в пункты назначения на востоке вдоль всей советской границы. Он засвидетельствовал возникновение ужасных пробок, вызванных дополнительными военными перевозками на основных линиях, идущих на восток из Германии, Вены и Будапешта. Многие перевозки осуществлялись не из Германии, а из оккупированных западных стран{1097}. Транспорт, идущий из Берлина в бывшую Польшу, почти полностью резервировался для военных, гражданские лица должны были иметь специальное разрешение на поездку. Движение шло преимущественно ночью, чтобы скрыть его масштабы. Начиная с 3 марта около 3–4 эшелонов отправлялись ежедневно с запада на восток, перевозя войска и снаряжение, а в польских портах с кораблей выгружались военные грузы{1098}.
Нагрузка на ключевые железнодорожные станции в бывшей Польше все увеличивалась в течение апреля месяца, отмечались строительство новых ангаров и взлетно-посадочных полос в приграничных районах, а также величайшие усилия по расширению и улучшению железнодорожной и автодорожной сети{1099}. Продолжавшееся пристальное наблюдение за движением транспорта позволило обнаружить в середине апреля возвращение войск, которые были задействованы в Югославии, через Будапешт в Вену. После короткого отдыха они были передислоцированы в Польшу и на советскую границу. Венгерская армия была приведена в боевую готовность, и солдаты свободно говорили о кампании по захвату украинских Карпат{1100}.
В последнюю неделю марта «Корсиканец» сообщил, что немцы продолжают обширную фотосъемку приграничных областей, особенно вблизи Киева. Он ожидал начала войны в конце апреля или в начале мая. Выбор даты обусловливался желанием атаковать, пока хлеба в полях еще зелены, чтобы не дать отступающей Красной Армии поджечь их. Тем не менее, читатель должен помнить о двусмысленном характере донесений из Берлина{1101}. В то время как Тимошенко и Жуков усматривали в них смертельную угрозу, Сталин и Берия предпочитали сосредоточить внимание на заключительном вердикте «Старшины», гласящем: «Вероятность войны составляет лишь 50 %, и ее все еще можно отнести на счет политики 'блефа'»{1102}.
