Хороший вопрос, Реса! В самое яблочко!
За кого – Крикс так и не узнал. Не за Италию. Не за Митридата даже. Против Рима? Ясно, что против, только против – мало, такое даже мне понятно. «Со мной – или без меня». Довериться? Доверить все: остаток народа, последнюю надежду, нашу Италию? Но кому?
– Так с ним и уговор заключить! Чего нам делить-то?
– Воевать все равно на нашей земле придется, куда он, гордый такой, денется?
– Сотня-другая гладиаторов – сила, конечно, но они – центурионы без войска. А войско – мы. Договоримся!..
Не все так просто, братья, не все так просто!
– Не все так просто, – проговорила вслух. – Крикс считает, что в таком деле сомнений быть не должно. И прежде всего – в вожде. Об этом гладиаторе он слыхал, много слыхал, и не он один. Но гладиатора с такой кличкой убили три года назад. И это точно. Убили!
…Как Эномая, как еще семерых. Но про них можно не говорить. Пока. Пока сама не разберусь.
– А… А может, его, Папия, и не убили вовсе? Крикс же сам не видел! Ранили, за мертвого приняли, слушок пошел.
Эномай мне так и объяснил – про себя самого. Тяжело ранили, вылечили, жрец-целитель вовремя подвернулся.
– Может и так, Реса, но только Крикс прав. И госпожа Папия права. А вдруг его подослали, а? Смутьянов в школе Батиата найти, выявить – и на крест приколотить.
– Ты, Реса, и скажешь! Кто послал? Батиат, что ли? Очень нужно ему в собственной школе заговор создавать! А если братки без вождя начнут, а?
– Ну… Не понимаю тогда.
Вот и Носящий Браслет не понимает. И я тоже. Учителя бы спросить! Впрочем, нет. Сама справлюсь.
– Поэтому Крикс ему ничего не рассказывал. Ни о тех, кто в школе, ни о тех, кто на воле. Если предатель – погибнут все. Значит…
Задумалась, на бородачей, дыхание затаивших, поглядела. Почему бы и нет? С дурой крашеной, с сиятельной Фабией Фистулой, я не меньше рисковала. Рисковала – и рискую. А ради чего, если подумать?
– Значит, с этим, Другим, должен поговорить кто-то не из школы. Кто-то из наших. Кем бы он, Другой, ни был, у нас тоже есть, что предложить. Надо поговорить – и договориться. И поговорю с ним я.
Думала, возразят. Надеялась даже.
– Смелая же ты, сестренка! Только скажи, как этого, гордого, кличут. Если что, мы его…
– Спартак.
– Сон, Учитель. Мне снилось – или снится, не помню, будто Ты привел меня в какой-то город. Нет, не город, просто дома посреди огромного поля, и там еще эти… автобусы, и Тебя все называют… Нет, забыла.
– Не страшно, Папия Муцила. Вспомнишь. Или забудешь навеки, что не хуже. Думаешь, сны посылают боги?
– Мистика-рустика, да? Но бывают вещие сны, я сама видела.
– Вещие? Обезьянка, обезьянка! Сон – лишь зеркало. Но отражение приходит из краев, где Времени нет, понимаешь? Вещий сон – отблеск того, что уже случилось с тобой, не больше. Этот сон, про автобусы, он тебя тревожит?
– Нет… Не знаю. Какие отрывки, слова… Приходят, кружатся. «Никогда не видела полета ангелов? Нет ничего прекраснее, ничего страшнее». Да! Какая-то женщина, черноволосая, она рассказывала про Красное море. Будто она летела над ним, и четыре ангела… Ее звали…
– Ее звали Лилит. Тебе приснилась сказка, Папия. Страшная сказка… Когда Отец сотворил Человека, сотворил он и супругу ему, дабы обрел он помощницу, равную ему. Ее звали Лилит, но не была она из числа людей, ибо сотворена не из глины, а из огня. И отказалась Лилит поклониться Человеку, как отказались и прочие.
– Как отказался Ты?
– Как отказался Первенец, чей цвет – цвет весенней травы, и чье место за троном Отца. И прокляла Лилит Человека и все потомство его, и поклялась убивать его детей, и детей его детей, пока пребудет этот род на Земле.
– Детей его детей… Я бы ее на куски разорвала!
– Первенец Отца, чья судьба – хранить Закон, тоже решил так. Ее встретили над Чермным морем, сейчас оно зовется Красным. Четверо братьев – Первенец и трое младших.
– Но Ты не убил ее, Учитель?
– Есть Закон, Папия Муцила. Первенец вспомнил Закон, и рассудил, что не был прав. Намерение – еще не убийство. Лилит не нарушила заповедей, не хулила Отца. Но ее следовало остановить. Четыре брата взяли с Лилит клятву, что она не убьет того, кого будут защищать их Имена.
– Имена? Просто имена – или…
– Это сказка, моя обезьянка, не желай знать большего. Пока.
– А как звали Твоего… То есть, брата Первенца, за которого Лилит…
– Лилит стала супругой Самаэля, пятого сына Отца, чей цвет – цвет вечерней зари. Все, обезьянка, хватит сказок!
– Но ангелы? «Ангел» – по-гречески…
– «Вестник» – не больше. Просто слово. Но так называют Сыновей Отца, сотворенных из огня еще до Человека. Они – Ангелы, ибо приходят к людям с Вестью. Их слово – Слово Отца. Они могут быть с человеком долго, иногда всю жизнь.
– Чтобы помогать?
– Чтобы выполнить волю Отца.
– Это уже не сказка, Учитель?
– Это уже не сказка.
– Папия! Вот, смотри, я на табличке дом Юлии Либертины нарисовал, здесь вход, потом тебя поведут в триклиний, он на двенадцать мест…
– Да погоди ты, господин Гай с твоим триклинием. Поведут – и поведут, не страшно. Я, госпожа Папия, парня нанял, одеться велел прилично. И трех девчонок посмазливее – тебе в помощь. Это, значит, твои рабыни будут, потому как благородные сами в гости не ходят. Ну и носилки, понятно, ту самую лектику… Госпожа Папия?
– Спасибо, Аякс. Спасибо…
Да, пора. Мне бы очнуться, еще раз все продумать, в таблички с собственной «родней» лишний раз заглянуть. Начнет эта Либертина свою гостью про шуринов и золовок расспрашивать… И про мужа покойного, сиятельного Марка Фистула подумать не мешало бы. Был претором, но когда? Вроде бы восемь лет назад, а какие тогда консулы правили? Публий Сервилий Исаврик и Аппий Клавдий Пульхр? Или не они? Такие вещи римляне не забывают.
– Я еще узнал: к ней дядя приехал из Рима. Его зовут…
– Хорошо, мой Гай. Спасибо.
Дядя, да еще из Рима – совсем ни к чему. Совершеннейшая Либертина в Риме бывает редко, знакомых там у нее почти что и нет, а вот дядя… Правда я, то есть Фабия Фистула, тоже не в самом Риме проживаю, но все-таки опасно. У каждого римлянина – родня, как в муравейнике, и знакомых – тьма.
– Может, нам с господином Гаем с тобой пойти? Для верности? Ежели чего…
– Нет, Аякс. Не надо.
Не надо. Сама напросилась, сама все придумала. Весело было беглой рабыне добрых капуанцев за нос водить! А выходит, на свою голову придумала. И дело даже не в том, что лишнее слово на крест привести может. Просто… Просто оборвалось что-то. То ли в клетушке у Эномая, то ли в том странном сне.
Ты не богиня, Папия Муцила! Тебе не стать Немезидой, сестрой Сна и Смерти, да и ни к чему это. Пробраться бы в ту клетушку, лечь на солому, глаза закрыть… Хотела мести, мечтала о волке на Капитолии? А зачем? Так мало нужно, чтобы…
