– Госпожа Папия! Я вот рассказать не успел. Так что сообщаю, мы опять выиграли. Двести сестерциев.
– Погоди, Аякс! Не до этого сейчас.
– То есть как не до этого, господин Гай? Сестерции – они счет любят. Сам я, госпожа Папия, не ходил, парнишку верного направил. Игры небольшие были, эдиловы, шесть поединков всего. Вот я и поставил – по твоей задумке. На того, который из восьми. Так что при серебришке мы.
Не слушаю, не хочу. Какая все это глупость! Заговор, война, политика, серебро, кровь. Всего-то и нужно – увидеть моего белокурого, прижаться к нему, прикоснуться губами…
– Так он, госпожа Папия, почти сразу противника уложил. А тот крепкий был – пять побед, ни одного ранения. Фирм его звали.
Фирм?!
Очнулась. Очнулась, ладонью по лицу провела. Приятно вспоминается, Папия Муцила, внучка консула? Легла девчонка под красивого парня, растаяла льдом в чаше мегарской. Значит, ничего больше и не нужно?
Сегодня убили Фирма. Завтра могут убить Эномая. И Крикса. И каждого из нас. И меня. Был человек – и нет человека. Погоготали римляне, подсчитали выигранные сестерции. Облизнулась Волчица.
А я даже не увидела его лица! Подбородок только.
– Гай! Зеркало, пожалуйста. И покажи рисунки, пригодятся. Да, как этого дядю зовут? Гней Юлий… А полностью?
Гай Фламиний рассказал мне однажды про Солнечное Царство, где все счастливы, где не льется кровь, любимые остаются с любимыми, где уходят из жизни, насытившись ею, где нет рабов и господ, где не знают, что такое война, убийство, измена, ненависть.
Не верю!
– Оттого и погибель Риму нашему придет всеконечно настанет от грехов грехов наших от проступков наших тяжких тяжких тяжких…
– Прав ты, дядя Юлий, ох, прав!
Все-таки молодец мой Аякс! Уже на лестнице, когда лектику подали, подошел ко мне, за плечи встряхнул. «Живой, девочка, хочешь остаться?»
– Где стыд и срам срам где салии тремя рядами пляшут три ряда танцоров возмущение мира. Фламин тогу запахивает слева направо направо направо…
– Слева направо, дядя Юлий? Целых три раза? Вот ужас-то!
«А раз хочешь, то поступай, Папия, по-нашему, по-ячменному. Когда бой, когда один на один – никуда не смотри. Только на врага, на меч его. Пусть на трибунах хоть Юпитер Капитолийский молниями сверкает. Не твое это дело! На врага смотри, на меч. А больше и нет для тебя ничего в мире. Тогда и выживешь. Поняла, госпожа Папия?»
Поняла, мой Аякс. Спасибо!
– Матроны лицо белят лицо краской мажут кольцами кольцами пальцы унизывают грех это грех это грех это серебряная чаша в доме чаша смерти золотая чаша чаша Плутона бани понастроили мыться часто боги не велят малая грязь не страшна большая сама сойдет сойдет сойдет…
– И не говори, дядя Юлий!
Ты прав, одноглазый. Всегда надо смотреть только на меч. Пусть даже это не гладис легионерский, а… скажем, сиятельный Гней Юлий Цезарь Агенобарб.
– Племянник мой внучатый стыд потерял срам потерял потерял потерял наследство растратил растратил тогу новую купил дорого дорого дорого за море уехал нельзя грех это плавают по морю пираты пираты пираты…
– Кто бы спорил, дядя Юлий!
Смотрю на меч. Посмеяться бы – меч! Старая развалина на застланном финикийским покрывалом ложе. Поверх лысой черепушки – венок из роз, угристый нос (мыться часто боги не велят!) чуть в верхнюю губу не вонзается, беззубые челюсти плямкают, уши лопухами придорожными торчат. А уж когда заговорит!
– Скромностью Рим основан скромностью возрос скромностью державой стал не мелочи это все чаши серебряные покрывала покрывала коийские вишни всякие азийские не мелочи в заповедях мелочей нет бляшка от панциря отпадет стрелу пропустит не слушают нас нас нас…
Только глаза… Маленькие, из-под густых бровей едва заметные, живые. Злые.
На меч пришлось смотреть с самого начала, как только лектика возле крыльца остановилась. И лишь отворили дверцу, решила я: все! Ничего не вижу, не слышу ничего – только главное самое.
Проще всего с хозяйкой получилось, с совершеннейшей Юлией Либертиной. Не зря я про нее все слухи собирала, не зря в Бани Префекта заглядывала. Если и меч она, то не слишком острый. Улыбочка, поцелуйчик, еще поцелуйчик.
«Ах, милая Фабия! Кажется, мы виделись с тобой у Катонов? Помнишь, шесть лет назад, на Квиринале? Ах, как я постарела!»
Если и постарела совершеннейшая, то не слишком. В самом соку тетка, разве что весу лишнего набрала. Про такое я говорить, понятно, не стала – и про все прочее тоже. Пусть сама говорит, совершеннейшая, а я послушаю. Молчи, язык, хлеба дам.
Снова поцелуйчик.
«Как ты живешь без своего бедного Марка? Говорят, Время – лучший лекарь, а мне кажется, что не лекарь – убийца. Твой Марк! Я его хорошо помню, он стал претором в консульство Марка Эмилия Лепида и Квинта Лутация Катулла, так ведь?»
Выходит, прошиблись мы с консулами! Хорошо еще, самой отвечать не довелось. А еще хорошо, что совершеннейшая Юлия только себе внимает – и думать ленится. Рисковала я не хуже любого гладиатора. Сиятельный Марк Фистул, конечно, не выдумка, сосед он наш по Аквилее, видела я его несколько раз. И жена у него имелась, только звали ее совсем иначе – не Фабией. И лет ей, если жива еще, за шестьдесят. Интересно, встречались ли они с совершеннейшей на Квиринале у Катонов?
Только Юлии Либертине, кажется, все равно. И даже не кажется. Чего она меня, сиятельную, то есть, в гости звала? И не вообще, в день особый? Нужна ей сиятельная, как же!
…А может, и нужна. Недаром от нее муж в Тарент сбежал, недаром смазливые девочки вокруг порхают. Не люб ей род мужской, по всему видать. Встретила у крыльца – целоваться полезла. Римляне целоваться горазды, но не так же! Прав был Гай Фламиний, наш род женский мужского не лучше.
Только не в поцелуях ее мокрых дело. Праздник в этот день у совершеннейшей. Какой? Неважно какой, только на праздник гости приходят, а чем в славной Капуе людей поразишь? Мрамором да мозаикой? Такое и у других совершеннейших имеется. А вот когда среди гостей сиятельная Фабия Фистула в кресле почетном восседает, а рядом с нею на ложе сенатор Гней Юлий пристроился!
Потому и позвали – и меня, и дядю. Просто все, только в простоте этой ошибиться нельзя. Узнать меня мудрено, целый час лицом занималась, а уж прической – все два. Только лицо и прическа – не все. Хорошо еще, навидалась я сиятельных с совершеннейшими, что в Риме, что в нашей Аквилее. И девочки, которых Аякс пригласил, проворными оказались. Провели, рядышком стали, чего надо – подадут, чего надо – принесут. Блюда, понятно, домашние рабы таскают, только вот на пирах таких положено одежду менять. Хорошо, что я две паллы захватила!
Если подумать, странно получается. Зачем мне (не мне, конечно – сиятельной Фабии!) толпа рабов, когда за медяк всегда народ понятливый нанять можно? Дело сделают – и не убегут. Рабов же и кормить следует, и охранять, и попадаются среди них всякие. Такие, как я, например.
А в общем, пир как пир, почти как в школе Батиата. И кричат громко, и стихи читают, и чаши заздравные к потолку расписному тянут. На блюдах дрозды с жаворонками, тунцы в подливе, креветки в соусе. А вот омар клешней помахал. Здравствовать тебе, знакомец старый! Жаль, недолго.
Только все это – шум на трибунах. Отдыхать рано. Гляжу на меч!
– …А все беды потому как Карфаген рухнул рухнул нельзя было его рушить нельзя нельзя Катон поторопился Катон из ума выжил Сципион Эмилиан плакал верно плакал. Пал Карфаген римскому своеволию преграды не стало не стало…
– Верно, дядя Юлий, поторопились мы с Карфагеном, ох, поторопились!
