Скользнули вражьи взгляды по спине, резанули бритвой. Сжал губы товарищ Север. Сейчас кое-кого разочаруем! Хотел сразу туда, где пластмассовая ерунда горой свалена, но, видно, отвлекающий маневр требуется. Следите, враги, ни на шаг не отставайте.
Все равно не возьмете!
Места в сумке хватит? Хватит!.. Надо бы перчатки надеть, зря деньги плочены? Хоть оттепель, а воздух холодный, никто не удивиться.
Даже шпики проклятые.
– Да-да, эта канистра. Для воды подойдет? Питьевой, которую по дворам развозят… Ага… Точно, не протекает? А запаха нет? Да, покажите…
Дорожка 16. 'На ветвях израненного тополя'. Песня из к/ф 'Иван Никулин, русский матрос'. Музыка С. Потоцкого, слова А. Суркова. Исполняет Борис Чирков в сопровождении оркестра Цфасмана (2`55).
Среда, 13 августа 1851AD. Восход солнца – 7.35, заход – 17.14. Луна –IIIфаза, возраст в полдень – 16, 1 дней.
Река, которую мы сегодня пересекли, именуется Квило или Квелло (в зависимости от наречия). Этот небольшой поток шириной около 10 ярдов течет по узкой глубокой долине с каменистыми склонами. Камень – известняковый туф, лежащий на глинистом сланце и песчанике с покровом из железистого конгломерата. Я постарался, насколько позволяла лихорадка, как можно тщательнее зарисовать столь интересное геологическое образование.
В который раз подумалось об очевидной несуразице. С точки зрения европейской науки, я 'открыл' и реку, и долину. Все сие охотно признают, более того, я имею полное право назвать реку, скажем, именем короля Брюса. Согласятся!
Где же справедливость? Африканцы видят эти места уже тысячи лет, а через реку регулярно переправляются. Значит, опять право сильного, право победителя?Между тем, по-настоящему открывать в этих местах нечего. Они населены, причем достаточно густо. По мере приближения к Талачеу, все чаще встречаются обработанные поля и характерные кострища с обугленными стволами деревьев и горами обгорелого хвороста. Таков здешний обычай подсечно-огневого земледелия. Огонь подготавливает плодородную почву. С точки зрения европейца – варварство и чудовищная растрата природных богатств. Не следует забывать, однако, что наши предки точно так же вели хозяйство еще во времена Карла Великого.
Приближение людского жилья заметно по еще одному характерному признаку. В редких рощах, встреченных нами по пути, можно увидеть немалое количество ловушек для мышей. Местные негры, имея недостаток в мясной пище, охотно подают их к обеду.
Около полудня наблюдали огромный термитник. К сожалению, плохое состояние не позволило подъехать ближе для более точного измерения. Насколько можно судить, его вершина никак не ниже пятого этажа среднего лондонского дома.
О термитах я охотно написал бы целую книгу. Впрочем, тут требуется больше философ, чем естествоиспытатель. По общему мнению, термиты лишены разума, однако, их организация, взаимодействия и некоторые навыки, к примеру, строительные, значительно выше человеческих. Так и хочется спросить: по ЧЬЕМУ образу и подобию они сотворены?
Когда я гостил у доктора Ливингстона в его новом доме в Колобенге, термиты отчего-то чрезвычайно полюбили мои сапоги. Не пожалев только что поставленных подметок, я в течение нескольких ночей проделывал один и тот же опыт, ставя сапоги в разные углы комнаты. Каждый раз термиты безошибочно вгрызались в подметки (снизу, из-под земли!), не появляясь на поверхности. Ливингстон самым наивным образом предположил, что термитов есть не только рабочие и воины, но и разведчики. Оставалось принять сие за рабочую гипотезу.
Размышлять о местной топографии и кознях термитов я смог по причине некоторого улучшения моего состояние. Куджур, определенно сие почуяв, пошел бодрее, время от времени пускаясь в бег. Эти попытки, однако, каждый пресекались нашим псом Чипри, неумолимо принуждавшим ослика убавить прыть. Чипси не лает, только скалится, но на месте Куджура я бы тоже послушался.
Мбомо горд своим приобретением, и буквально закармливает пса всякими вкусностями, включая жаренных мышей. Чипри не отказывается и жрет все подряд.
У нас с Мбомо забота была иной. Мы вновь проверили и зарядили все наше оружие и теперь держим его под рукой. Слуга мистера Зубейра предупредил, что нападение на караван более чем возможно. Он не уточнил, но из некоторых намеков можно понять, что правящий в Талачеу рундо не из числа друзей Рахамы. Договориться с ним он только надеется.
А между тем, приближение Талачеу заставляет всерьез задуматься. В прошлый наш разговор мистер Зубейр сообщил, что из этого селения (если удастся вступить туда без войны) он намерен отправить еще один караван к побережью. Сказано было с явным намеком. Караван – мой шанс вернуться. Вероятно, последний.
Если Даймон прав… Сколько раз приходилось читать и слышать, будто духи никогда не говорят правды, что их призвание обманывать живых, вводить в соблазн, наводить страх!
Если Даймон прав, мое последнее письмо будет написано именно в Талачеу (август 1851-го!). Оно и в самом деле будет коротким: я уведомлю друзей в Порт-Элизабет, что жив, относительно (!) здоров и намерен двигаться дальше на север.
Скажи, что мне делать, Даймон? Мои отрывочные записи надо еще обрабатывать и обрабатывать, причем в спокойных, цивилизованных условиях. Сами по себе они – не доказательство существования 'блюдца', только подготовительные материалы. Переслать их в Лондон Родерику Мурчисону? Пусть автором открытия станет он (как и случилось в 'измерении' Даймона), но в его книге будут обязательно упомянуты мои материалы. Имя Ричарда Макферсона останется, не канет в африканскую Лету.
Вернуться самому? Мбомо, я уверен, доставит меня живым в Порт-Элизабет или в Дурбан. На книгу уйдет полгода, ее можно писать и на корабле. Через год Родерик Мурчисон предоставит мне слово на заседании Королевского Географического общества. Южноафриканское 'блюдце' откроют на пять лет раньше (sic!), и доктор Дэвид Ливингстон будет всю жизнь обижаться не на Мурчисона, а на меня. А я
