вспухла. Иван повеселел и занёс руку для нового удара.
– Живём народ!
– Э. Иван Андреич, вы поаккуратней, а? Нам эта жесть пригодится ещё.
Вскрытие Ваниного наследства затянулась до позднего вечера. Женщины долго охали над ложками- поварёжками и прочими тарелками-кружками. Мужики оценили прекрасный набор инструментов, но в особо прочный ступор Ваню ввели весы. Совсем мелкие – типа аптекарских, побольше и ещё одни, совсем здоровые. Прилагались к этому соответственно аж три набора гирек. Самые маленькие были упакованы в лакированную деревянную коробочку и начинались с полуграммовой пластинки.
– Охренеть! Он там, что? Думал, я тут аптеку открою? – Маляренко потрясённо вертел в руках шкатулку.
– А чего, штуки нужные. Если не сейчас, то потом пригодятся точно. – Романов открыл красивый деревянный сундучок и ковырялся в циркулях, линейках и транспортирах. – Добротные штуки. Я такие только на картинках про девятнадцатый век и видел.
Большинство ящиков было занято инструментом. Топорам, пилами и прочими рубанками. Один ящик содержал в себе разобранный на запчасти верстак и приличных размеров наковальню. Ещё один ящик был целиком занят ножами. И кинжалами. И мачете. Их тут было столько, что парни, вывалив это богатство на стол, потрясённо уставились друг на друга.
– Охренеть! Часть вторая… – Руки у Ивана дрожали.
– Брат, да ты богат как Крез. – Глаза у Романова были близки к тому, чтобы окончательно вылезти на лоб.
– Блин, у меня руки трясутся. Темно уже. Алина! – Иван окликнул жену. – Давай ужин. Завтра утром разберёмся с оставшимся.
– Как скажешь. – Володя увлечённо крутил мачете, не замечая ничего вокруг. Получалось это у него лихо. Издав победный вопль, Романов подпрыгнул и, размахивая железякой, скрылся в темноте.
– Мальчишка! – Алина одобрительно фыркнула и потянула мужа к праздничному столу. Еда, правда, была самая обычная, но тарелки… а ложки… Пора было начинать вновь привыкать к комфорту.
Утро принесло новые приятные открытия. Целый ящик был битком набит точильными камнями: от совсем маленьких брусочков до двух здоровенных кругов. Разобранная на отдельные части точильная машина с ножным приводом была тут же, а на крышке этого ящика была выжжена подробная инструкция по сборке. В картинках, так сказать для самых тупых. Похожая машина нашлась в другом ящике, но судя по огромному количеству игл, это была швейная машинка. Инструкция по сборке была не выжжена на крышке, а прилагалась аж на пяти листах из тонко выделанной кожи. Ваня кисло посмотрел на схемы и сунул их обратно в ящик, решив заняться швейной машинкой в самую последнюю очередь. Загрузив Романова отвезти этот ящик под навес, Иван завис над двумя последними посылками из прошлого. Дерево на них было чуть темнее, а количество золочёных шляпок от шурупов превышало все разумные пределы. На каждом было выжжено клеймо «лично в руки». Маляренко отправил вертевшихся неподалёку женщин в помощь Романову и взялся за отвёртку.
– Что-то будет.
В первом открытом им ящике было… железо. Сначала Иван ничего не понял, но глянув на инструкцию, подпрыгнул. Арбалет! И может даже и не один, судя по количеству упакованных в бумагу запчастей. В самом низу лежали деревянные коробки с болтами. «Потом сосчитаю». Иван захлопнул крышку и прихватил её шурупом.
Содержимое последнего, пятнадцатого ящика повергло Ивана в шок. На самом верху лежала маленькая деревянная коробочка. Маляренко открыл её и застыл, хотя сердце стучало так сильно, что, казалось, ещё немного и оно разорвётся на части. «Мама, папа! Мамочка!»
На глаза навернулись слёзы. Прекрасные барельефы с портретами родителей расползлись и потеряли резкость. Иван смахнул слезу и вгляделся в родные лица. Он помнил эту фотографию – на ней отцу было от силы лет сорок, а маме и того меньше. Это он их снимал, учась фотографировать только что подаренным ими «Зенитом».
«Тысяча лет. Тысяча. А они всё равно живы». Иван закусил губу. Под барельефом было письмо. Здравствуй, дядя Иван. Пишет тебе твой племянник Артём…
Сердце гулко бухнуло, сбилось с ритма и рухнуло куда-то в живот. Иван Маляренко схватился за грудь и медленно повалился на бок.
Ваня очнулся оттого, что что-то тёплое покинуло его бок, оставив мёрзнуть и перебралось на ноги, начав шебуршиться и устраиваться там поудобнее. «Бимка. Что со мной?»
Иван захотел поднять руку и не смог – силы оставили его. Очень болело в левой части груди. Было тяжело дышать – каждый вдох давался с болью. «Бимка. Что со мной?»
Пёс прекратил крутиться на ногах и, перебравшись к голове, лизнул Ваню в нос. «Бимка…» Иван выключился.
«Это утро, наверное. Светло»
Проснувшись, Иван почувствовал себя значительно лучше, хотя ни пошевелиться, ни открыть глаза не получилось. Очень хотелось есть. Он явно лежал в своей палатке, на ногах привычной тёплой тяжестью дрых Бим. За капроновой стенкой звякали тарелки и бубнили голоса.
– Пойдём, ещё из арбалетов постреляем? «Это Маша»
– Нет. Давай-ка баньку истопи лучше. Это полезнее будет. «Володя»
– Как он? «Володя»
– Уже лучше. Синева с лица почти исчезла. Что это было? Инфаркт? «Алечка»
– Да ну! Смеешься? Какой инфаркт? Переволновался человек, переутомился. Сама говоришь – цвет лица нормальный. Пусть спит. Отдыхает. Ну как? Ты всё ещё не передумала детей делать? «Володя. О чём это он? Какие дети?» Алина хихикнула.
– Сейчас, пойду его проверю. «Что это?» Прохладные губы коснулись его лба.
– Спи, милый, отдыхай. «Я не сплю! Я здесь!»
Жутким усилием Иван приоткрыл веки, но Алины уже не было. Остался лишь её запах.
– Машка, иди баню топи! Кому сказано! «Романов»
Звонко рассмеялась Алина, глухо хохотнул Романов. Через минуту раздался первый сладкий стон. «Я. НЕ. ВЕ. РЮ.»
Часть 4. «Свои»
Когда как-то раз заезжий генерал по пьяной лавочке нахлобучил на блестящую лысину капитана Лужина свою генеральскую папаху, все сидящие за столом дружно покатились со смеху. Капитан здорово смахивал на молодого чеченского старейшину: пышные чёрные усы, большой мясистый нос и торчащие из- под каракуля в разные стороны уши. С тех пор за Георгием Александровичем прочно закрепилась кличка «чечен». Дело это было ещё во времена Союза, когда капитан Лужин проходил службу в далёком сибирском городке под названием Ужур. Так что на этот позывной Гера (так его иногда называли близкие друзья) совсем не обижался. Внешне Гера былинным богатырём не выглядел, хотя парнем слыл боевым и отвечал за охрану одной из ракетных шахт Ужурской дивизии РВСН. Отдав службе двадцать лет, прорву здоровья и шевелюру на своей голове, он был потихоньку уволен со службы из-за сокращения вооружённых сил. Ну как уволен… Родное начальство, не долго думая, перевело капитана Лужина, вместе с десятком таких же бедолаг, военпредом на военный завод под Томском. На мизерный оклад в восемьдесят четыре рубля. И наплевать ему, начальству, да и государству вообще, было на то, что служебной квартиры лишился не только офицер, но и вся его немаленькая семья. Жена, два сына и малютка-дочь. И родители жены. И две собаки. И рыбки младшего сына. Получив две комнатки в рабочей малосемейной общаге при заводе, Гера унывать не стал – всё-таки Томск это не Ужур. Возможностей для умного и делового человека – хоть отбавляй. Армия, и так обошедшаяся с капитаном по-свински, расстаться окончательно, по-человечески не
