– Не о том где это, а просто о доме. Как ты живёшь. О семье своей расскажи, пожалуйста. О детках.
– А. А твой… ваш ребёнок где?
– С няней гуляет, а что?
Матушка изрядно удивилась.
Ваня пожал плечами.
– Просто так. Значит так. Дом мой стоит прямо на берегу моря. Там есть беседка и много-много цветов. Правда, недавно эти клумбы ослы объели. Вот жена ругалась…
Маляренко спокойно и с лёгким юморком рассказывал-рассказывал-рассказывал. О своей собаке. О мангале на пляже и о том, как во время свадьбы они спалили баню. Обо всём и ни о чём.
Рассказ затянулся и женщина показала на столик с фруктами.
– Да… а потом уже и Ванечка родился. Глаза у него мамины. Голубые. А…
– Это было так больно.
– Что?
Маляренко осёкся.
– Это было так больно. Я всё чувствовала. Нож вошёл вот сюда. – Женщина показала ладонью в район пупка. – И дошёл вот сюда. До печени. Он ведь долго умирал, да?
Сначала Ваня решил что ослышался. Потом до него дошло. Колена заходили ходуном, выписывая замысловатые траектории. Потом затряслись руки.
– К-кто-о?
– Мой… собрат. Это ведь ты его убил, да?
У Вани отвисла челюсть и остекленел взгляд. Матушка говорила о Романове.
– Как его звали?
– Во-володя. Романов.
– Ты его похоронил? – Голос был усталым и очень тихим. – Хорошо. А теперь иди. Завтра утром Миша за тобой зайдёт.
До свидания, Иван Андреевич.
Иван не помнил, как он оказался в больничной палате на своей койке.
Прошлое вернулось. Оно достало его здесь. За много километров от дома. Через столько лет. Маляренко посмотрел на изуродованную руку. Это был не садизм. Это была месть.
Но его, похоже, простили и пожалели.
– Егор, ты 'Отче наш' помнишь?
Сосед удивлённо приподнялся над подушкой.
– Чего?
– Ничего. Забудь.
'Завтра. Я успею. А Миша – нет. Завтра утром'
– Привет, готов?
– Всегда готов! – Губы растянулсь в улыбке. – Пошли.
Миша похлопал Ивана по плечу и кивнул – заходи, мол. Ждут тебя. Все глаза выплакали, как ждут. Ни пуха, мол, тебе, ни пера.
'Спасибо, Миша. До скорой встречи'
Под рубахой, за крепко затянутым поясом, в кожу впивался острой и кривой кромкой шляпки большущий гвоздь.
'Не садиться. Сразу'
– Доброе утро, Иван Андреевич.
'А голосок то – детский совсем. А. Похрен!'
– Доброе…
'Вперёд'
В ладони сам собой возник гвоздь, и Иван рванул прямо на маленькую фигурку, укутанную в серую ткань.
'Ну всё, тварь, тебе коне…'
Последнее, что запомнил Ваня, перед тем как потерять сознание, были огромные детские глаза на исполосованном жуткими шрамами лице и тоненькое.
– Не убей!
БАЦ!
Занавес.
Проснулся Ваня на кровати. На кровати Матушки. С компрессом на голове и с сильной головной болью. У входа в комнату мрачно подпирал дверной косяк Михаил, а рядом с Иваном, взобравшись на кровать с ногами, сидела по-турецки девочка и протирала ему лицо мокрым полотенцем.
– Ты как? Ой!
Девочка соскочила с кровати и быстро накинула на себя плащ и капюшон. Но Маляренко успел заметить, что шрамы на её теле были повсюду. Коротенькие шортики и маечка-топик не могли этого скрыть.
Ваня рывком сел. В башке что-то взорвалось, но Маляренко не обратил на свою боль никакого внимания.
– Матуш… Анастасия… НАСТЯ – ЧТО ЭТО?!
Миша угрожающе зарычал и сделал шаг вперёд.
– Выйди. Миша. ВЫЙДИ Я СКАЗАЛА!
Гигант споткнулся, развернулся и молча вышел.
– Мы здесь тоже шесть лет уже. Мне тогда девять было, когда наши палатки сюда принесло. Папа и дядя Вова, Мишин папа, друзьями были и очень любили в туристические походы ходить. Нас в долину занесло. Далеко отсюда. Там.
Девушка махнула в сторону юга.
– Папа заступился за маму и его убили. В первый же день. А дядю Вову и Мишку связали и увели работать.
– Эти? – Ваня мотнул головой в сторону рабского двора.
– Да. А маму и тётю Олю они…
Капюшон поник. Плечики под серым плащом сделались совсем узенькими.
– Через полгода, когда мне десять исполнилось, хозяин захотел меня.
– Десять?!!
– Мама и тётя Оля меня защищали. Их запороли. Кнутом. Тётя Оля умерла. А потом он решил наказать маму снова. Меня раздели и у неё на глазах. Тоже. Кнутом. Я почти умерла, но меня выходили. И я выжила. И теперь я вот так живу.
Девушка говорила медленно. Отрывистыми короткими фразами. Словно читала конспект.
'Господи Боже ж ты мой! Ребёнка. Плетьми. Уррроды…'
Теперь Иван отлично понимал, почему закаменело лицо Кости на лодке.
– Как-то ночью в посёлке началась драка и я убежала. В горы. Я долго шла и я…
Юная женщина резко замолчала, сняла с головы капюшон и очень серьёзно посмотрела на Ивана.
– Ты его убил, потому что он был… особенный? И на меня бросился, потому что я такая же, да?
На короткий миг из за маски взрослого человека выглянул испуганный ребёнок.
Ваня крякнул. Сердце обливалось кровью. Хотелось обнять, утешить, успокоить. Как маленькую
