были сразу поставлены на погрузочные работы. Вещей оказалось на удивление много. Их мало было перенести на судёнышко. Надо было их с толком разместить, так чтобы и людям тоже хватило места. За два часа до рассвета все дела были закончены и все путешественники собрались на борту. Люди были возбуждены, напуганы и веселы одновременно. Упахавшись, все дружно попадали на палубу и только жена лейтенанта, обняв ребёнка, безуспешно уговаривала мужа плыть с ними. Офицер стоял на пирсе в метре от своей семьи и разрывался на части. Долг и присяга тащили его в расположение части, сердце – на лодку к семье, а разум советовал забрать жену и ребёнка с этой едва держащейся на плаву перегруженной лохани, и сваливать на БТРе в таёжную глухомань.
'А потом – зима. И как мы…?'
– Эй, лейтенант, – рядом с женой Скворцова возник Иван Андреевич. За его спиной начал сереть краешек неба. Близился рассвет, – попрощайся по-человечески. Надолго расстаётесь.
По голосу было слышно, что Иван улыбается.
'Ладно'
Едва Скворцов перешагнул через фальшборт катамарана, как страшный удар по голове лишил его чувств.
– Ну вот и всё, а ты боялась.
Ваня подмигнул взвизгнувшей от ужаса женщине и помог уложить лейтенанта на палубу.
– Да живой он, живой. Обещал, что с нами поедет – вот. Уже едет. Расслабься! Пятаков, давай эту хрень сюда и освободите мне место возле мачты. Олег отвязывай лодку. Пора.
Настроение у Вани было боевым. Маляренко пробирался между плотно сидящими на палубе людьми, которые с надеждой и верой ловили его взгляд, и ободряюще улыбался всем подряд. Мол, да плёвое дело! Раз – и готово!
Киянка в левой руке Ивана описывала замысловатые петли.
'Лай-лай, ла-ла-ла-ла-лай! Прощай, со всех вокзалов поездааа, уходят в дальние края…'
В голове царил сквозняк.
'Да какая тебе, нахер, разница, зачем мне молоток?'
Язык гонял за щекой стеклянную ампулу.
'Нужен он мне! Поле… возмущать! А не возмутится… один хрен помирать'
Смотреть в глаза этим людям в случае неудачи Иван не собирался. А в неудачу Маляренко, почему то верил. Пробойник, который он сейчас держал в руке, был очень похож по весу и размеру на тот, что ему дал старик, но вот видок у него подкачал. Странный материал был весь покрыт пупырями и трещинами. А самое главное – карандаш был КРИВОЙ.
'Пипец'
– Ладно, ребята. Я сейчас колдовать буду, а вы дружно отвернитесь. Хм. А то колдовство не получится.
Ваню несло. Он нервно хохотал, давил дрожь в коленках и слабость в кишечнике.
– Глаза закрыли, уши заткнули, стараемся не бздеть.
'Ой, бля!'
Было гораздо страшней, чем в тот раз, когда он шёл СЮДА. Убедившись, что никто на него не смотрит и все послушно заткнули уши, Маляренко приставил пробойник заострённым концом к основанию мачты, прошептал 'Господи, помоги' и со всей дури махнул киянкой.
– АААААЙ! БЛЯТЬ!
– Что?
Народ вокруг в испуге повскакивал со своих мест, отчего лодка заходила ходуном.
– Ничё! Блять как больно!
Первый блин вышел комом – Иван, вместо 'капсюля' попал аккурат по пальцу.
– Ничё! Отвернулись, я сказал!
Маляренко громко выругался, как следует прицелился и долбанул молотком по артефакту.
– Степь да степь кругом…
'Это мне приснилось, это всё был сон. Я – на 'Мечте', в своей каюте'
Было душно, влажно и очень жарко. Кровать мягко покачивалась на волнах, которые лениво били в борт яхты.
– … путь далёк лежит,
В той степи глухой,
Зааааааамерзал ямщик… Олег, трах-тибидох, долго мы ещё на этих вёслах надрываться то будем? Заводи движок!
'Не понял?!'
Маляренко попробовал открыть глаза. Потом снова попробовал. А потом – снова.
– Ы. Ы.
Рука нащупала на лице тряпку, сильно смазанную чем-то жирным и скользким.
'А правая? Правая?'
Правая рука вообще не ощущалась.
– Дядя Олег, он очнулся! Дядя Олег!
'А. Это я. Очнулся. Понятно'
Ваня осторожно положил на мягкое основание последнюю оставшуюся у него руку, помочился в джинсы и потерял сознание.
Глава 4.
– А так – чувствуете?
Старшая дочь Олега, приставленная к Ивану в качестве сиделки, сосредоточенно колола локоть Вани иглой, временами заглядывая в медицинский справочник. Маляренко морщился, улыбался и ласково кивал девушке.
– Чувствую. Да. И вот тут – тоже.
На третьи сутки отоспавшийся Иван, наконец, пришёл в себя и окончательно 'проснулся'. Оказалось, что дела его вовсе не так плохи, как казалось вначале. Ваня с громадным облегчением воспринял новость, что он не обгорел, а только…
– Знаете, Иван Андреевич, – супруга Олега, Лариса, приняв больного у дочери, с сомнением листала книгу, – я, конечно, не врач, но такие симптомы здесь не описываются.
Ваню опалило. Как курёнка. Как свинью. Ни ресниц, ни бровей, ни чуба у него не было, зато вся морда, грудь, живот и руки, за исключением правого локтя, были сочного красного цвета. Больно не было. Вот совсем. А своё самочувствие Маляренко мог бы описать одним словом – зашибись. Отлежавшись и отоспавшись, Иван чувствовал себя бодрым, здоровым и полным сил. Только правая рука 'радовала' взгляд абсолютной чернотой. Она не была обуглена или обожжена – просто вместо привычной белой кожи теперь у Вани имелись совершенно африканские кисть и пальцы.
'Круто!'
Лариса громко захлопнула справочник.
– Думаю, пройдёт. И ожог этот странный сойдёт и чувствительность к руке вернётся. Только вы пока наружу не выходите.
Женщина включила кондиционер на полную мощность и вышла из каюты, которую по-барски, в одиночку, занимал Иван.
'Да я и не собирался! Нафиг надо!'
Утренняя попытка выползти на свет божий окончилась плачевно. Стоило тушке Вани попасть под