Маляренко прервал рассказ Алины. Интересовало его совсем другое.
– Алька, – Иван всё так же торчал на табуретке посреди зала, не обращая ни малейшего внимания ни на губернатора, ни на остальных мужчин, напряжённо ожидающих его решения, – Алька. Ответь мне – ПОЧЕМУ?
Алина его поняла. Женщина бросила отчаянно-умоляющий взгляд на Степанова, но не встретив сочувствия, ответила.
– Ты, Иван, страшный. И злой. Ты хороший злой человек. Я всегда тебя боялась. И никогда не любила. Мне надо было выжить. Просто выжить, а когда я поняла, что не сдохну, – женщина выпрямилась и принялась чеканить слова, – как собака бездомная, от голода, то я сразу…
– Я понял!
Маляренко кусал губу. Слушать о себе такое было, мягко говоря, неприятно.
'Я злой хороший человек'
– А сейчас? Не боишься?
– Боюсь. Но ещё больше я боюсь каменоломен для своих мальчишек!
В ответ на вопросительный взгляд Ивана, Степанов только поморщился.
– Долг отца на сыновей идёт. Так на Совете решили. Были бы дочери… замуж ушли и всё… Алина бы просто всё бросила, и уехала бы к любой из дочек в приживалки. И нет спроса.
Ваня подивился таким занятным правилам, но промолчал. Серый и Толстый старательно отворачивались и только Лужины внимательно изучали его лицо.
'Бундесбюргеры сраные!'
Умом Маляренко понимал позицию бывших друзей. Быт налажен. Жизнь налажена. Семьи, дети, хозяйство. И всё это можно потерять, если община пойдёт вразнос.
А жизнь, сука, такая штука, что это запросто может произойти.
Иван снова посмотрел на друзей. Серый изучал стол, Юрка – потолок. Сердце Вани обливалось кровью. Как ни крути – это предательство. Самых близких друзей.
Зубы скрипнули.
'Ну что ж за блядство то такое, а?! Сначала я предал девочек, потом потерял семью, детей, теперь вот и их…'
– Ты плохо выглядишь, Маляренко, – Алина прервала молчание, – ты когда ел в последний раз?
Ваня сдулся. Тупой голод и дикая жажда прогнали прочь и злость и разочарование и все мысли.
Пить!
В животе заурчало. На весь сарай.
Есть!
– Степанов, – Алина поднялась с лавки, – где тут еда? Можно, я его покормлю?
Маляренко не заметил, как слопал вторую миску с холодной ушицей. Он сидел за одним столом с мужиками и торопливо, без всякого достоинства метал в рот ложку за ложкой. Напротив, с гигантским облечением в глазах сидели мужики, а рядом, пододвигая, как когда-то давным-давно, лучшие кусочки, устроилась Алина.
– Вот и хорошо, Иван Андреевич, – Юрка утирал пот со лба, – мы так за вас переживали, честное слово!
Из уст пятидесятилетнего плантатора звучало это по-детски смешно.
'Конечно, дорогой, конечно! Сука. Держись от меня подальше… убью'
Контролировать свои чувства Маляренко научился очень хорошо. Глаз не видели ничего. Их буквально заволокло чёрной пеленой обиды и лютой ненависти. На жизнь, на судьбу. На этих, ни в чём не повинных, перед ним лично людей.
– Угу, угу.
Ложка мелькала на тарелкой на останавливаясь.
– А, Степанов! А дом мой? Теперь твой что ли? А денег у меня три ящика было… а то я пустой, как…
Губернатор тоже облегчённо выдохнул. Похоже, Иван, которого он, несмотря на своё нынешнее положение, и боялся, и уважал, решил принять предложение Алины.
– Нет. Дом твой. Теперь горсовет. И банк. Жить там негде теперь. И это… – Степанов смутился, – МУЗЕЙ там теперь. Имени тебя.
'А.У.ЕТЬ!'
Ваня поперхнулся, а Олег набросил ему на плечи свой плащ, натянул капюшон и попросил.
– Посиди тихо с минутку. Надо все дела закончить…
Из-за спин Лужиных Иван отлично видел, как старшина и чернявый ближник Степанова ввели в сарай троих пацанов из группы задержания. Спина Стаса задёргалась, но отец одного из мальчишек молчал.
'Что-то будет!'
– За доблесть и отвагу при задержании…
Степанов вещал, хлопал парней по плечу, обнимал и хвалил, но Иван чувствовал – дело пахнет керосином.
– … в сержанты! И жалую каждому по пять рублей золотом!
Пацанята от восторга забыли дышать, а Серый тихо хмыкнул.
– Щедро.
– Но для того чтобы это всё получить, вам осталось исполнить ещё одно дело…
Лужины, отец и дед, еле слышно застонали.
– Нет.
– Старшина! Бери моих орлов и проконтролируй!
– Есть!
Боевики развернули мальчишек и вытолкали их вон из сарая, а Олег бросил свирепый взгляд на Стаса и процедил.
– Даже не думай.
Только сейчас Маляренко с изумлением обнаружил, что у обоих Лужиных в руках ножи, а сами они были в любую секунду сорваться с места.
– Ты, Стас, сына язык за зубами держать не научил, так что ЭТО – на твоей совести. Теперь я его учить буду.
С улицы раздался мат старшины, глухие удары и жалобные мольбы. Мальчишки повизгивали и, похоже, плакали. Маляренко напряг слух.
– … дядя Изя, мы этого делать не будем! Дядька Серёжа, не надо!
– Берите его я сказал. Ручками. Ручками! Взяли. Таааак. Подняли… вооот. Понесли. Куды, ёпть?! Изя, пни его.
Старшина изгалялся на весь Севастополь. После мата 'дядьки' глухое мычание человека, у которого явно во рту был кляп, звучало особенно жутко. Алина заткнула уши, а Иван с любопытством уставился на Олега.
'А он вырос. Окончательно. Босс'
Босс решал его проблему. Решал страшно. Из-за приокрытой двери донеслось.
– Сажай.
Щёлкнул кнут, мальчишки завизжали и…
– Ну вот, молодцы, сержанты!
Станислав Лужин беззвучно зарыдал.
